— А значит, до конца дней своих оставаться язычниками?
Федор замялся. Еще никто и никогда не задавал ему подобного вопроса. Кто он в самом деле — язычник, православный или просто степной безбожник, в отшельничество впавший?
— Самому себе на этот вопрос я ответил бы так: Велесы — это люди, которые крестом христианским осеняют все, что их окружает — озеро, камень, реку, вербу на берегу Днепра, птицу в небе. Причем так мыслим и так ведем себя не только мы, скитники-хуторяне велесовы. Наверное, все мы, славяне, так и остались язычниками во Христе и христианами во язычестве. Сколько бы поколений наших ни выкрещивалось, однако идолы наши языческие так и не отпускают нас на духовные пастбища иудейско-христианские.
— Складно слово к слову прикладываешь, складно…
— Если бы еще и мудро.
— Значит, таков твой ответ, — разочарованно как-то произнес полковник. Однако Федор уловил, что разочарованность эта порождена была не религиозными чаяниями велесовых скитников, а чем-то другим, личным.
— Но вы так и не спросили о том, о чем хотели спросить, — едва заметно улыбнулся скитник. Его приветливая улыбчивость сразу же бросалась в глаза и не могла не вызывать симпатии.
— О чем же? — у Хмельницкого с улыбкой никогда не получалось. Явно сказывались не только черты характера, но и воспитание истинно иезуитское.
Не зря же всем бросалось в глаза, что даже в минуты великой радости или столь же великого гнева лицо его оставалось непроницаемым.
— Верю ли я теперь уже в вашу повстанческую звезду.
— Вот как? Не спросил пока что о главном? Тогда спрашиваю: веришь ли ты в мою звезду, степной отшельник?
На сей раз Велес буквально прожег его взглядом, в котором явственно улавливалась некая гипнотическая сила. Причем она была таковой, что на какое-то время полковник оказался лишенным осознания самого себя, он словно бы выпал из той реальности, в которой вынужден пребывать.
— Некоторым атаманам отец предсказывал очень скорую гибель на виселице или от секиры палача, — словно бы откуда-то из небытия донесся до полковника голос Велеса. — Но странно, что это их не останавливало.
— Не верили в предсказание?
— Может, и верили. Скорее всего, верили. Но не в этом таинство их восхождения на плаху, не в этом. Славу, которую будут творить им народная молва и лирники, они оценивали и почитали выше, нежели презренную жизнь свою.
Вот оно! — тут же подхватил его слова полковник. — Когда ты рассуждал о том, что движет вожаками бунтарей, то завис между двумя понятиями: верят или не верят они в свою атаманскую, повстанческую судьбу. Забыв при этом, что многими движет не стремление сломить врага, а желание развеять туман собственного забвения. Как, однако, все до жестокости, до безумия просто!