Во всем дальнейшем изложении я буду, следовательно, стоять на той точке зрения, что склонность к агрессии является первоначальной и самостоятельной инстинктивной предрасположенностью людей, и поэтому возвращаюсь к утверждению, что культура встречает в ней свое самое большое препятствие. В ходе этого исследования у нас уже сложилось представление о культуре как об особом процессе, захватывающем людей в своем течении, и мы все еще пребываем под впечатлением этой идеи. Добавим, что этот процесс служит Эросу, стремящемуся объединить сначала отдельных людей, затем семьи, затем племена, народы, нации в одно большое целое – человечество. Почему это так должно происходить – мы не знаем; просто такова активность Эроса. Человеческие массы должны быть либидозно связаны; одна необходимость, одни преимущества объединения в труде не могли бы их удержать вместе. Но этим предначертаниям культуры противодействует прирожденный первичный позыв человеческой агрессивности, враждебности каждого ко всем и всех к одному. Этот обнаруженный нами, наряду с Эросом, инстинкт агрессии является потом и главным представителем первичного позыва смерти, разделяющего с Эросом господство над миром. И теперь, мне кажется, смысл развития культуры перестал быть для нас неясным. Оно должно показать нам борьбу между Эросом и Смертью, между инстинктом жизни и инстинктом разрушения, как она протекает в человеческой среде. Эта борьба составляет существенное содержание жизни вообще, и поэтому развитие культуры можно было бы просто назвать борьбой человечества за существование [36] . И эту схватку гигантов наши нянюшки хотят заглушить «убаюкивающей сказкой о небесах!» [37] .
Почему мы не наблюдаем такой культурной борьбы среди наших родственников – животных? Мы об этом просто не знаем. Очень вероятно, что некоторые из них – пчелы, муравьи, термиты – боролись сотнями тысяч лет, прежде чем нашли те государственные установления, то разделение функций и те ограничения для индивида, которыми мы теперь у них восхищаемся. Характерным для нашего нынешнего состояния является, однако, подсказываемый нашим ощущением факт, что мы не могли бы быть счастливыми ни в одном из этих государств насекомых и ни в одной из ролей, предписанных в них отдельному существу. У других видов животных дело, возможно, могло дойти до временного равновесия между воздействиями внешнего мира и борющимися инстинктами, так что эволюция достигла какого-то застоя. Возможно, что у первобытного человека новая вспышка либидо вызвала новое же восстание разрушительного инстинкта. Здесь возникает много вопросов, на которые еще нет ответа.