Как-то, возвратившись с биржи, Энгельс записал свои мысли и поделился ими с Марксом. «В четверг положение было отчаяннейшее, в пятницу… так как хлопок снова поднялся в цене на один пенс, то это значило, по их мнению, что самое худшее миновало. Но ко вчерашнему дню уже снова наступило самое отрадное уныние; все ликование основывалось, следовательно, просто на болтовне, покупателей же почти не было; так что состояние здешнего рынка осталось таким же скверным, каким было раньше».
Не желая лишаться русского подданства, Лиза решила покинуть Англию, войска которой уже около года осаждали Севастополь.
Поразительный героизм и стойкость русских войск вызывали все большее изумление и раздражение английского правительства, В русском воинстве особенно четко выявились черты национального характера. Все понимали, что солдаты под Севастополем самоотверженно отстаивают не крепостнический режим, а свою национальную независимость. Оборона Севастополя становилась легендой, и подвиги русских напоминали величавые сцены Гомеровой «Илиады».
Перед отъездом Лиза зашла попрощаться к Герцену.
— Вы едете в блаженную и скучнейшую Швейцарию? Это страна процветающего мещанства, этакая Аркадия лавочников и фермеров! Вам, верно, встретится там Николай Иванович Сазонов, с юношеских лет мой приятель, человек не без дарования и своеобразия. Что ж, поклонитесь ему от меня, хотя мы теперь охладели друг к другу. Первая размолвка произошла у нас еще в тысяча восемьсот сорок седьмом году. Это было в день моего прощания с Белинским в Париже, — говорил Герцен, мягко ступая по дорогому ковру своего нарядного кабинета. — Случилось так, что, возвращаясь от тяжело больного Виссариона Григорьевича, я встретил на Елисейских полях Сазонова. Был я тогда очень подавлен гиппократовой маской — маской смерти, которая легла уже на лицо погибавшего от чахотки друга. Я едва удерживал слезы.
«Жаль, — поняв мое состояние и сам огорченный, произнес Сазонов, — жаль, что Виссариону не нашлось другой деятельности, кроме журнальной, и к тому же подцензурной». — «Ну, знаешь, трудно упрекать его, что он мало сделал», — возразил я в сердцах. «С такими способностями, как у Белинского, при других обстоятельствах и на другом поприще он сделал бы куда больше», — продолжал Сазонов.
Я был весьма раздосадован таким замечанием и спросил его, что сделали, к примеру, русские, живущие вне отечества, полные сил телесных и талантов, не знающие гнета цензуры. Прогуливались, подобно Сазонову, из одного конца Парижа в другой, болтали в кафе, где одни дураки их слушали и, ничего не понимая, молчали, а другие ничего не понимали, но поддакивали. Вот и вся заслуга. Экие герои. Живут на воле долгие годы и без особых трудностей. Положения создаются людьми, сильные обязательно преодолевают препятствия и утверждают себя. А все эти болтуны, зарубежные бродяги в каком-то бреду и лунатизме, в оптическом обмане. Одна критическая статья Белинского во много раз полезное для нового поколения, нежели игра в конспирацию, в государственных люден, вся напыщенная болтовня многих из наших изгнанников.