— Тебя, кум, ищут, — прошептал чей-то тревожный голос. Павел, сутулясь, вышел из толпы и спокойно остановился перед офицером.
— Иванчук Петр!
Толпа молчала.
— Я спрашиваю, где Иванчук?
— Нет его, — пробормотал кто-то в толпе.
— Нет? Ага, так! Кальчук?
Кальчук сделал шаг вперед и стал рядом с Павлом.
— Кальчук Софья?
Хмелянчук упорно смотрел в землю. Офицер перечислял фамилии, упомянутые в его письме.
Но нет, никто не догадается, кто донес!.. Теперь это, впрочем, безразлично. Бояться ему больше некого. Деревня уже окружена железным кольцом немецких войск. Что теперь могут ему сделать все эти Иванчуки? Теперь начнется его, Хмелянчука, время. Теперь они пожалеют, теперь узнают, что значит с ним связываться! О, теперь он сведет с ними счеты за все, за все, с самых давних времен, еще после той, первой войны.
Но тут будто над самым его ухом раздался вопрос:
— Чья это изба?
Он не поднял глаз. Его это не могло касаться.
— Чья это изба, спрашиваю! — опять заорал офицер.
Видно, у кого-то нашли что-нибудь. Теперь убедятся, что он писал правду.
И вдруг его словно ударило. Кто-то рядом громко и отчетливо сказал:
— Хмелянчука, Федора.
Он поднял голову. Перед офицером стоял немецкий солдат, подавая ему печатный листок бумаги. Это была листовка, та самая листовка, которую он так тщательно спрятал под досками пола, собираясь потом сжечь. Хмелянчука затрясло. Он позабыл, совсем позабыл об этой бумажке.
— Я…
Офицер грубо прервал его.
— Ты Хмелянчук?
— Я.
— Твоя изба?
— Моя. Я хотел…
— Молчать! — неумолимо и сухо сказал офицер и толкнул его к стоящим в стороне Павлу и Кальчуку.
Смертный холод охватил его тело. Оледенели руки, ноги. Хмелянчук хотел оправдаться, объяснить, но губы одеревенели, как чужие, язык не слушался. Он мертвыми глазами уставился на офицера.
— Ох!.. — вырвался вдруг стон из груди стоящего рядом Кальчука. Из ольховых зарослей вели Соню. Рукав ее сорочки был оборван, по лицу тонкой струйкой сочилась кровь. Майский ветерок развевал темные волосы на ее высоко поднятой голове. Ее поставили рядом с отцом.
Солдаты стягивались от изб к площади, рапортовали что-то офицеру. И вдруг Хмелянчук увидел веревки. Солдаты разматывали их кольца, и он смотрел на эти веревки как завороженный, и глаза всей толпы так же неподвижно уставились на петли в руках солдат. Только Соня Кальчук словно не замечала их. Она глядела на озеро, на искрящуюся золотом мелкую волну, разбивающуюся о прибрежную гальку. Тонкая струйка крови сочилась из ее виска и стекала по щеке, но нежно очерченные девичьи губы улыбались загадочной, далекой улыбкой.