Но, прежде чем Гонза что-то придумал, Катаржина предложила закончить игру.
— И так уже докатились, — недовольно заявила она, искоса глянув на Мирку. — Давайте возвращать фанты.
— Только за выкуп, — уточнил Борек. — Гонза, начинай!
Тут уж мы совсем развеселились. Борек пел оперные арии, Павел отжимался двадцать раз от пола, а Зузана получила задание лягнуть, поцеловать и шлепнуть по затылку любого из нас. Все это она проделала с Бореком, но лягала его и шлепала так осторожно, что выкуп мы ей не засчитали, а вместо этого отправили за водой для грога. Мирку заставили заплести Катаржине две косички, Катрин «за пережитые страдания» потребовала свои джинсы, но жюри решило, что она их не получит, потому что работала с нею мастерица и страдать ей не пришлось. Дошла очередь и до овчины, мы отправили за нею Павла, а Мирке пришлось-таки на ней кувыркаться. Фанты уже разыгрывали сразу по два, чтобы побыстрее шло дело, но на лавке их было еще полно.
Зажав в руках очередные, Гонза провозгласил:
— Какой приговор тем несчастным, чьи фанты держу сейчас?
— Календарик! — крикнула совсем расшалившаяся Зузана. — Только календарик!
Гонза ухмыльнулся и вручил одни часы мне, а другие — Бореку.
— Ну вот, — проговорил Борек, — теперь с Аленкой полижемся.
Но я только показала ему язык.
— Обойдешься, дорогуша, не путай Далмацию с дирекцией. Это не мои часы, а Катаржинины.
Катаржина кивнула головой, надела часы на руку и обратилась к Бореку:
— Давай будем сидя?
Тот было согласился, но тут вмешалась Мирка:
— Ну уж нет! Никаких махинаций! Только стоя!..
— Ради твоих прекрасных глаз буду всем демонстрировать свои трусики, — попробовала возразить Катаржина.
— Вот и прекрасно! — спокойно ответила Мирка, по-кошачьи прищурив свои серо-зеленые глаза. — Но если ты возражаешь…
Снова неоконченная фраза и многозначительное молчание в ответ; похоже, она держала Катаржину в горсти и то и дело ей об этом напоминала. Эта загадка занимала меня даже больше, чем вероятная измена Павла.
Катаржина сердито поджала губы, но мигом взяла себя в руки, встала и отрезала:
— Что ж, если тебе приятно…
Они встали с Бореком спина к спине, и Гонза начал:
— Январь!
Катаржина повернула голову к окну, Борек — к печке. Гонза, конечно же, досадовал, что разыграл не свои часы, а Борека.
— Февраль! — произнес он, и на этот раз черная шевелюра Борека и забавные Катины косички повернулись к печи.
Так и пошло раз за разом: март — направо, апрель — налево… Под общий хохот и крик Гонза подвел окончательный итог:
— Одиннадцать!
Борек поглядывал вокруг с видом Цезаря-триумфатора, Катаржина деланно улыбалась и теребила блузку, потом произнесла: «Господи, благослови!» — и подставила губы. Вся компания хором вела счет, а мне вдруг пришло в голову, что не Павел, а Борек Катаржинин «драгоценнейший», из-за него она приехала сюда. Он целовал ее всерьез, а она ему всерьез отвечала. В тусклом свете керосиновой лампы я отчетливо различала, как раскрываются и сжимаются губы целующихся, и каждый поцелуй длился чуть дольше предыдущего.