4
До избы от колодца, как я и говорил, метров семьдесят, а до бани от избы ещё столько же, а вёдра плещутся, хоть ты плачь, и надоедают… Ко мне сразу пришло это слово, точнее которого я теперь не вижу. Тяжесть вёдер не так уж непомерна, чтобы вырывать руки из плеч и разжимать немеющие кисти, но около самой бани очень хочется эти вёдра бросить, хоть резерв твоей физической силы ещё далеко не исчерпан. Одним словом, «надоедают». Тут не раз вспомнишь о водопроводе…
Зато как приятно наливать, вернее — пополнять детскую ванночку на каменке.
Всё пространство бани разделено на две части по горизонтали. Верх — плотный, густой, молочно-белый, это дым, и туда нельзя, туда невозможно, а снизу темно, багряно от огня, жарко, душисто от всего (дым, дерево, веник, вода, мочало, керосин, какая-то трава, мыло) и легко, и туда хочется. Только лицо отчего-то складывается в такую непроизвольную гримасу: открыт и широко растянут рот и сощурены глаза.
Входишь туда на корточках, держа ведро перед собой вытянутыми руками и напряжённо выпрямив и даже откинув назад спину. Есть такое коленце в украинском гопаке… Но дело в том, что сама ванночка своей верхней половиной погружена в дым, и, чтобы перелить в неё воду из ведра, приходится распрямляться. Сунешься головой в дым, разболтаешь его, нарушишь ровную линию раздела, перельёшь почти наугад воду и уже не по-гусиному, а лишь бы притолоку лбом не проломить — одну руку вперёд, бегом бежишь на улицу, и какое счастье — первый глоток воздуха! А глаза ещё некоторое время щиплет и на улице.
Вообще-то положено наполнять эту ванночку до того, как растопишь каменку, но у меня никогда на это не хватало терпения. Мне всё время кажется, что я много сэкономлю времени, если каменка уже будет топиться, пока я хожу за водой.
И наконец, конкретно о римском водопроводе. Всё началось с лампочки…
5
Я уже прожил у Палыча две недели и готовил баню сам. Дело было поздней осенью, под вечер. Моросил мелким, холодный дождь. Было темно. На улице я ориентировался на окна домов, а зайдя за сараи Палыча в огород, терял все ориентиры. Керосиновая лампа, да и не лампа вовсе, а коптилка (стекло лопнуло ещё несколько лет назад, когда на него, на раскалённое, брызнули водой) ничего не освещала, дрова в каменке уже отсветили ярким пламенем и теперь багрово догорали. Лишь изредка крупные малиновые головешки простреливало синими язычками открытого огня. Крохотное окошко бани было неразличимо. Я не раз налетал на невидимые мокрые яблони и сбивался с тропинки. Чуть не упал, поскользнувшись на гнилых яблоках.