Зачем искать смысл в самой глубине мутной воды? Зачем пытаться доказывать истину, давно утонувшую в вине?
Все песни стары как мир. И пусть слова и мелодия вывернуты наизнанку, распотрошены на отдельные звуки и полубуквы, разгадка всегда лежит на самом видном месте, слегка припорошенная снегом. В каждом звуке и даже созвучии, в каждом зарифмованном символе мы опять ищем себя.
Безрезультатно. Прощаясь, но не простив, захлопываем дверь. Не оборачиваясь, уходим, искусывая губы в кровь. Вот и сделан последний шаг в пропасть боли. Она появляется как круговорот воды в природе, как обязательный приход весны с первыми подснежниками, где‑то в правом углу сердца возникает. Ноющая, а иногда резкая боль. Удар за ударом… Словно по команде загоняет в лузу бильярдные шары меткий игрок. Удар за ударом. Они катятся по зеленому сукну: отчаяние, надежда, тоска, безумие.
И, погружаясь в тишину фиолетовой ночи, прислушиваясь к вывернутым наизнанку звукам и словам, несущимся из радиоприёмника, мы… ищем себя, замирая в ожидании обыкновенного чуда. Пытаемся отыскать тот самый смысл, оставленный с обратной стороны захлопнувшейся двери. Так и не простив, уходим, чтобы придумать очередную сказку о любви, где каждое созвучие — осколок счастья, а строчка — выплаканная боль.
Мы ищем на протяжении всей жизни, ставшей длинной бесконечной дорогой. Кто‑то поворачивает назад, другой находит и теряет…
Наверное, так надо. Ибо не испытав то, что называют любовью, человек никогда не познает истинный смысл бытия.
Цикл "Московский этюдник"
Как же я тоскую… А ты так далеко от меня. Вспоминаю твои огромные глаза, словно разукрашенные тысячью оттенков голубого. Вспоминаю твои объятья, иногда жесткие (когда человек мог сникнуть под твоим напором), иногда жестоко–немилосердные, когда душил ты своею силой, улыбаясь звериным оскалом. Но меня ты обнимал нежно, обволакивающе, распахивая свою душу. Как же я скучаю, город мой…
"С дороги!" — угрожающе напирает на меня женщина с авоськой, успевая отпихнуть и плюхнуться на свободное место в трамвае. Я дома. Кругом родные, интеллигентные лица, и 40 минут везет–тащит меня трамвай к нужной остановке. Там эти минуты пролетали, а не тянулись серой тоской.
"Осторожно, двери закрываются, следующая станция — Павелецкая". Черная пасть подземных станций–улиц вымывает меня с людской волной в город наземный. Я в Москве. Все в этом мире познается в сравнении. Но разве можно сравнивать мегаполис бешеного Нью–Йорка с туманной суровостью Лондона? Как ухитриться сопоставить романтику Парижа с экспрессией Барселоны?
