На несколько мгновений в комнате повисла тяжелая тишина, и в этой тишине я явственно расслышал звук топоров, которыми княжьи палачи затесывали новые колья. Затем Добрыня быстрым движением скатал пергамент и произнес с недоброй ухмылкой:
— Уж конечно, отведешь.
И вот теперь я мучился сомнениями. Зимняя степь выглядела столь же неразличимо-белой, как и пустое пространство на карте Владимира. Не заплутаю ли я? Сумею ли найти дорогу по тем рунам, что когда-то вырезал на рукояти меча? Невыносимый груз ответственности давил мне на плечи. Ведь теперь в моих руках находились не только надежды и чаяния товарищей, но и сами их жизни.
На словах мои побратимы были вольны уходить, приходить и вообще разгуливать по городу. На деле же всех их, включая Мартина-монаха, безвылазно держали в покоях Владимира. Добрыня распорядился, чтобы все, кто имеет хоть какое-то отношение к этому делу, постоянно находились под приглядом стражи. И вот теперь Мартин метался по комнате, подобно пойманной на крючок рыбине.
Олав находился тут же. Он безуспешно пытался подружиться со своим огромным псом — ерошил тому шерсть на затылке, щелкал пальцами перед носом. Псу в конце концов это надоело, и он со вздохом поплелся на улицу. Воронья Кость немедленно последовал за ним.
— Ну, и который из щенков ведет другого на прогулку? — спросил Финнлейт, и все вокруг засмеялись.
Надо отметить, что в присутствии Олава никто не смел над ним насмешничать. Подобные шуточки люди позволяли себе, лишь когда были уверены: слова их не достигнут ушей маленького непостижимого юнца. И никто из мужчин даже не пытался скрывать свой страх перед девятилетним ребенком.
— Кстати, о собаках… — Хаук Торопыга кивнул в сторону монаха, который — видя, что Олав покинул помещение — сразу же устремился ко мне.
Я с тоской вздохнул, сидевшая подле меня борзая тоже неодобрительно посмотрела на Мартина — никому не хотелось с ним общаться. Однако пришлось.
— Ты должен поговорить с князем, — сразу же объявил монах, едва только приблизившись ко мне (глаза его лихорадочно блестели под спутанными волосами). — Я не пойду с вами в этот дурацкий, бессмысленный поход.
— Ничего я тебе не должен, — огрызнулся я.
— Я не пойду!
Слегка подавшись вперед, я внимательно посмотрел на монаха. И снова — в который уж раз — пожалел, что не убил его, когда имел такую возможность.
— Это не нам с тобой решать, — устало возразил я. — Думаешь, мне хочется идти? Но раз князь решил, придется подчиниться. А теперь пораскинь мозгами, монах. Если уж я сам себе не могу помочь, то как я смогу помочь