— Голень ниже колена перебита.
— Полтора месяца как из пушки, — говорит раскосый и ставит миску на окно. — Это если остеомиелита не будет
— Чего не будет?
— Остеомиелита. Это когда осколки в свищ лезут костяные. Тогда, пока все не вылезут, лежать будешь.
— А нерв задет? — спрашивает другой, похожий на грека.
— Черт его знает.
— Пальцы чувствуешь?
— Чувствую.
— А двигать можешь?
— Не пробовал.
— Попробуй.
— Как будто шевелятся.
— Твое счастье… У нас тут лежал один. Рана чепуховая — на десятый день зажила, а нерв повредило — радиальный на правой руке. Дали год отпуска — пока не восстановится.
— А он что — сам восстанавливается?
— Сам. Только медленно очень. По миллиметру в день. От места повреждения до кончиков пальцев. А если порван, тогда сшивать надо канитель дай боже.
— А вот у нас случай был, — перебивает раскосый и начинает рассказывать бесконечную историю о том, как одному лейтенанту отбило член и как хирург восстанавливал ему. Рассказывает он долго и подробно, со всеми деталями, но слушают все его с удовольствием. В госпиталях вообще охотно говорят о различного рода увечьях и ранениях и с особым удовольствием о своем собственном. И где его ранило, и при каких обстоятельствах, и как на плащ-палатке тащили, и как наркоз давали, а он не брался («выпил я перед тем малость»), и как осколок «вот такой величины» вытащили, и как в машинах потом трясли…
— Тебя тоже трясли? — смеется курчавый.
— Дай бог. Все внутренности наизнанку.
— А через Волгу как? На лодке?
— Нет. На лошадях. Стала уже Волга.
— Ну?..
— Неделю как стала. В одном месте только не замерзла — полынья осталась — против водокачки.
— Слава богу… Наладилось, значит, снабжение.
— Понемножку…
— И шамовка лучше?
— Не лучше, но больше. И хлеб вместо сухарей.
— Ну, а фрицы как? — перебивает безногий.
— Сидят. Огрызаются.
— Вот сволочи. И неужто бомбят еще?
— Бомбить не бомбят. Боеприпасы только сбрасывают.
— А наши?
— Тоже не очень. Раза три в день «Илюши» летают за бугор, по ночам «кукурузники».
— А «Ванюша»?
— «Ванюши» нет. Умолк.
— Не жизнь, а малина! — хлопает он рукой по колену и смеется: — Надо на передовую, а то зажиреешь здесь на булочках да манной каше… У вас там небось манкой не кормят…
— Надоела, что ли?
— Поживешь — увидишь. Утром манка, в обед манка, на ужин манка. Ни одна баба на тебя смотреть не станет.
— У Ларьки все бабы на уме, — смеется черномазый, сверкая зубами. — Ноги нет, а все о бабах…
— А о ком же! Полтора года баб не видал, а тут их пруд пруди. И врачи, и сестры, и кухарки — все бабы…
— А лечат как? — спрашиваю.
— Кто? Кухарки? На обед увидишь…