— Ах это та Фанни, которая жила с ним и затем его бросила? — заметил Караулов.
— Да, та самая.
— Знаешь, я знал ее еще золотошвейкой и честной девушкой…
— Ты, женофоб?
— Да, и я серьезно увлекался ею тогда, но она предпочла мне какого-то старика.
— Ну, с тех пор она переменила много и молодых, и старых.
— Где же она теперь?
— Где, это трудно сказать: на сцене театра, в притоне или больнице, таким всегда эти три дороги.
— А что сталось со Свирским?.. Я был у него давно, когда он только что сошелся с ней… И перестал ходить.
— Ты приревновал?
— Ничуть… Просто мне было неприятно воспоминание о моей минутной слабости… Так что же с ним?.. Ты не знаешь?
— Ну, батенька, это целая история… Я могу теперь обстоятельно ответить на твой вопрос, так как только вчера получил от него письмо из Одессы, где он хорошо пристроился к одной из местных газет…
Вообрази, он… да нет, лучше прочти его письмо, прелюбопытно…
В это-то время они и столкнулись со сторожем.
— Ну что, Акимыч, что нового?
— Нынче к нам притащили из клиники еще одного… Говорят интересный субъект, умерший от пьянства и других излишеств.
— Ах, Боже мой, да ведь это должно быть Аристархов окочурился, а я-то собирался повидать его в палате! Ну, нечего делать, пойдем смотреть, как будут анатомировать беднягу.
Они вошли.
Вскоре анатомическое зало стало наполняться, но профессора и прозектора еще не было.
Они воспользовались этим временем, встали к окну у фонтана и начали читать письмо Леонида Михайловича.
«Ты хочешь знать, — писал Свирский, — что я делаю и как провожу время. Я работаю усиленно, а по вечерам брожу по берегу моря, смотрю вдаль на его волны и чувствую, как покой постепенно, тоже широкой волной, вливается в мою душу.
«Поговорим о тех, с кем расстался полгода тому назад: ты мне писал, что Фанни падает все ниже и ниже, но ты мог, сообщая об этом, избавить меня от многословия: между нами давно все было кончено, и ты знал это. Не только я не чувствую к ней никакой любви, но даже не интересуюсь ею; жизнь ее теперь не изменится. Еще несколько перипетий богатства и нищеты, вот и все; она умрет ударом от пьянства, или бросится в Неву. По правде сказать, не стоит столько толковать о ней, да и что мне за дело, что с ней будет? Нужно, наконец, сообщить тебе важную новость: я женюсь!
Погоди, не возражай! Слушай: помнишь, когда мы собирались у меня, как мы подшучивали над женитьбой! Как это казалось нам смешно и глупо. Два разумных существа соединяются при пении певчих и в присутствии нетерпеливых гостей, спешащих на даровое угощение, потом через определенное время парочка производит на свет ужасное созданье, которое пищит день и ночь, и мать жалобно уверяет, что у него режутся зубы! Помнишь, как мы, покуривая грошовые папиросы, решали, что не следует жениться и связывать себя не на шутку.