Мысль была новая, раньше так прямо Елена Михайловна о Митиной болезни не писала, ни разу не рассказывала Миле, что они говорили в тот раз о ней. Теперь в ответ она готовилась получить бурную реакцию. Удивление? Обсуждение? Кучу подробных вопросов по крайней мере. Но даже намека не пришло! Что-то про внуков, избитая шутка, что старший готовится к получению Нобелевской премии, там, у себя в Америке. Вот бы Гриша оценил с точки зрения науки. И так далее. И вообще написано письмо было довольно сухо, все воспоминания относились к глубокой юности и детству. А там как раз для Елены Михайловны белых пятен не осталось.
Письма были предметом Надиной гордости. Темы она выбирала нейтральные, чтобы свекровь не волновалась, но все они были реальны и достоверны. И это не говоря уже о почерке! Надя столько жила в этой семье, столько, сидя за общим столом, выслушала воспоминаний, личных и общих, что могла сама пересказать любое из них. Напомнить дату или фамилию. Кроме того, она со свойственной ей основательной аккуратностью проштудировала целый сундук предшествующих писем, закончившихся короткой телеграммой с сообщением о смерти Эмилии Павловны и датой похорон. «Надя, ты пойми, она может просто этого не пережить. Они столько лет дружили, ближе, чем сестры были. В ее возрасте особенно страшно терять! – кричал Лева на кухне сдавленным шепотом. – И самое главное, она может просто впасть в маразм, все изменения она теперь слишком тяжело переносит!» Боялись, боялись, конечно, и маразма, и паралича. Особенно, наверное, паралича. Обсуждали отвлеченно, Лева то и дело сосредоточенно сплевывал через левое плечо. У Надиной приятельницы пять лет лежала свекровь бревном, и у всей семьи уже не было сил оставаться людьми…
Эмилия Павловна умерла в девяносто третьем, ей было что-то около восьмидесяти пяти. Она до последних дней оставалась такой самостоятельной и подвижной, что никто и предположить не мог скорого конца. Жила она одна, родственников нещадно гоняла, помощи никакой не просила, а на ту, которую пытались ей навязать, страшно обижалась. Могла внезапно пойти в театр или на концерт, купить билеты. Ее смерть, несмотря на солидный возраст, была ударом для близких.
А тем более для Елены Михайловны. Миля, самая надежная подруга, шебутная-заводная что в пятнадцать, что в восемьдесят пять. Год назад со свойственной ей экстравагантностью, не вполне одобренной Еленой Михайловной, каталась по бульвару на лыжах. Надя ее прекрасно помнила по даче.
Эмилия Павловна приезжала всегда на автобусе одна. С рюкзачком за спиной, стриженная под мальчика, на ногах парусиновые тапки на шнуровке, начищенные зубным порошком. Легонькая, сухенькая, почти бесплотная, в неизменных коричневых брючках и ковбойке. Именно такой планировала себя в старости Елена Михайловна – худенькой, подвижной, а не шкандыбающей по тропинке тушей. Эмилия Павловна курила вонючие папироски, удивительно любила яблоки и вставала очень рано. В один из последних приездов, подругам было уже глубоко за семьдесят, уперлась с пяти утра за земляникой и пропала часа на четыре. Все с ног сбились, хотели бежать на турбазу звонить в милицию. Явилась довольная.