— Как всех, но…
— А когда она молоко зажимает, комбикормцу подсыпаешь?
— Немного, только чтобы она успокоилась.
— Ну вот, а мы посмотрим на сведения и определим: эта корова нерентабельна, ее сдать на мясо. Комбикорм нам нужен для тех, кто дает молоко, а не ломается. Бери журнал, и пишите с богом.
Галя повертела в руках журнал и положила его на стол:
— Не будем писать. Сведения эти глупые.
— Но-но, — сказал Цугрик. — Все фермы пишут, и никто не протестовал.
— А мы протестуем! Не будем, не будем!
— Тогда придется поговорить с вами по другой линии, — невозмутимо сказал Цугрик.
— Ну и говорите! — крикнула Галя и выскочила.
За дверью она крепко сжала руки, чтобы успокоиться — так все в ней вдруг заколотилось. «Я становлюсь грубиянкой, как Ольга, — подумала она. — Привыкаю, как видно».
Она поймала Воробьева в момент, когда тот запирал кабинет. Председатель поморщился, но кабинет открыл, и они вошли.
— Дайте нам крышу, — сказала Галя. — Нас заливает.
Председатель устало потер лоб, глаза и вдруг вызверился:
— Идите вы ко всем прабабушкам, только у меня и забот с вашими крышами! Это что, специально за этим приехала?
— Да.
— Убирайся обратно!
Галя встала и пошла к двери.
— Подожди, — окликнул он, посопел и сказал: — Передай Иванову, пусть соломы еще стог подбросит — и перезимуете.
— Не перезимуем, — сказала Галя. — Мы все переболеем и коров угробим. Я буду писать в газету.
У председателя был такой вид, что только пистолет в руки. Он схватил палку и забарабанил ею в стену так, что посыпалась штукатурка.
— Что за шум, что за пожар? — сказал Волков, вбегая. — А! Руднево прибыло! Как там коровки, привыкли?
— Не привыкли, — злобно ответила Галя. — Удой — десять литров.
— М-да… — сказал Волков. — Ну, осень пошла, удой, ясно, ниже… Но вообще… Аппараты хоть не портятся?
— Пока нет, но они же не всё выдаивают!
— Терпите, — сказал Воробьев, уже немного успокоившийся. — Терпите, к весне улучшится. Но аппараты не аппараты, а молоко гоните!
— Кажется, вы только это и умеете: «гоните, гоните!» — сказала Галя раздраженно.
Воробьева это почему-то не задело, он смолчал, а Волков улыбнулся.
— Теперь я все поняла, — сказала Галя. — Когда вы привезли аппараты, мы чуть не плясали, теперь мы чуть не плачем. Как же это получается?
Председатель и парторг молчали.
— А вы что, против работы? — спросил Волков холодно.
— Или против механизации? — добавил Воробьев.
— Нет, мы не против механизации вообще. Но если бы вы заранее узнали — а вы должны были узнать, это для вас не первый раз, — вы бы не свалили нам все это на голову: нате и давайте! Вы бы объяснили, что надо медленно вводить и не спешить наваливать на нас по семнадцати коров. А теперь у нас уже по двадцати одной корове, и нет уже никакого выхода: к аппаратам они не готовы, а рук у нас только по две! Мы не против работы, Сергей Сергеевич, и не смотрите на меня такими ледяными глазами. Мы работаем, и вы не смеете нас упрекнуть. Но мы за нормальную работу. В городах семичасовой рабочий день, а у нас выходных нет, крутимся с утра до ночи. Если такая работа — мы против.