— Что вы кричите? — сказала Галя. — На собраниях покричите, вам карты в руки.
— А я кричу вам, — воскликнул Волков. — Позвольте один вопрос: вы комсомолка?
Галя пожала плечами.
— Как там у вас в Рудневе комсомольская жизнь?
— Никак.
— М-да… — пробормотал он. — Платят взносы, раз в год проводится отчетно-выборное собрание.
— При мне собрания не было.
— Послушай-ка, Галя, — грустно сказал Волков, — а кто в Рудневе групкомсорг, хотя бы тебе известно?
— Там, одна… Верка… Вот вы все говорите слова, — взорвалась Галя, — слова мы все можем наговорить. А вы интересовались комсомолом до сих пор? Вы же должны нами, комсомольцами, руководить, а у нас ничего, ничего нет, есть цифра членов для ваших реляций. Почему это у вас так поставлено?
— Вот началась беседа, — сказал Волков. — Это самое я и имел в виду: почему это у вас так поставлено?
— У нас?
— Да, у вас. Вы что же, не люди? Вы что же, не организация? У вас, что же, каждый человек — не штык? Значит, я должен приехать и провести вам игры с бегом в мешках? Ах вы, щенята, ах вы, иждивенцы! У вас столько возможностей, вам столько дано — от обсуждения и решения проблем до дисциплинарного воздействия включительно! А вы взносики платите. Верка там одна… Ты о Верке не думай, она вчера здесь у меня была. Ты думай о себе. Ты платишь пять или сколько там копеек — это, значит, для тебя называется комсомолом? Недорогой у тебя комсомол!
— А что я сделаю? Я не на посту ни на каком. Это Веркины заботы, я думаю. Что ж она не поднимает никого?
— Вас подымешь, вот таких иждивенцев!
— Ладно, — сказала Галя, — хорошо, что вы напомнили о наших обязанностях и правах. До сих пор мы устраивали вам беспокойство просто как трудящиеся. Ладно. Ладно, хорошо! Мы возьмемся как комсомольцы. Берегитесь!..
— Мне ничего другого не надо, — сказал Волков. — Рассердитесь, прошу вас!
— Я пойду, — сказала Галя. — Не улыбайтесь, вы еще будете плакать, что нас рассердили.
— Тогда отдадите меня в музей, — сказал Волков.
И только на крыльце Галя сообразила, что он имел в виду, говоря это, знаменитые строчки: «Если бы выставить в музее плачущего большевика…»
Она поторопилась уйти, потому что боялась, как бы не закрылся магазин. К поездке в город надо было хоть что-нибудь купить, невозможно было ехать в том старье, что у нее. Денег у нее мало. С оплатой труда на ферме творилось черт знает что. Воробьев считал, что раз доярки пьют на ферме молоко — значит, питаются, а питаются — значит, жить можно.
Плац перед правлением был занесен снегом. По четырем его сторонам, утопая в снегах, гнездились маленькие, с маленькими оконцами, избы — те, о которых говорил Волков. К одной из таких изб была протоптана тропка пошире — это был магазин.