Между тем прелат снял шляпу, перчатки и, передав их одному из молодых священников свиты, жестом отпустил его.
— Мои люди подождут меня во дворе. Я хотел бы поговорить с вами, мадам, подальше от нескромных ушей.
Анжелика бросила насмешливый взгляд в сторону покрасневшего священника, обвиненного в нескромности.
В гостиной, после того как принесли прохладительные напитки и закуски, Анжелика извинилась за отсутствие мужа и заверила, что сейчас же пошлет предупредить его. Дальше обмен любезностями продолжался как обычно.
— Я сама очень сожалею, что заставила вас ждать: я была на кухне, следила за приготовлением настоек. Но я злоупотребляю вашим временем, рассказывая о таких мелочах.
— Для Господа нашего нет мелочей. Вспомните о служанке Марфе[66]. Сегодня редко встретишь знатную даму, занимающуюся домашними делами. Тогда как именно хозяйка дома подает пример достоинства и трудолюбия слугам. А когда, ко всему прочему, в ней соединяются изящество Марии Магдалины и мудрость Марфы, как в вашем случае…
Но епископ говорил рассеянно, казалось, светские игры не входили в число приятных ему занятий. Несмотря на гордую осанку и нарочито прямой взгляд синих глаз, было в нем что-то не вызывающее доверия, что всегда беспокоило собеседников. Жоффрей заметил однажды, что епископ превосходно владеет искусством внушать людям чувство вины, а это даже лучше, чем умение убеждать.
Задумчиво потирая руки, епископ повторил, что очень рад снова видеть молодую женщину, которая редко появлялась в архиепископстве с того уже далекого дня, когда он венчал ее в Тулузском соборе.
— Я вижу вас в церкви и могу только похвалить ваше усердие. Но признаюсь, был несколько разочарован, не увидев вас в моей исповедальне.
— Я исповедуюсь капеллану ордена Визитации, монсеньор.
— Это достойный священник, но для вас, мадам, чья жизнь у всех на виду, мне кажется…
— Монсеньор, простите меня, — воскликнула Анжелика, смеясь, — я вам объясню свой выбор: у меня слишком незначительные грехи, чтобы исповедоваться в них такому важному человеку, как вы, я была бы очень смущена.
— Мне кажется, дитя мое, вы не понимаете самого таинства покаяния. Не во власти грешника оценивать тяжесть своих грехов. И когда до меня доходят городские слухи о распутстве, творящемся в этом доме, я очень сомневаюсь, что молодая женщина, столь красивая и очаровательная, могла остаться здесь такой же невинной, как в день ее крещения.
— Я не претендую на это, монсеньор, — прошептала Анжелика, опуская глаза, — но думаю, что слухи преувеличены. Это правда, праздники здесь веселые. Тут сочиняют стихи, поют, пьют вино, говорят о любви и часто смеются. Но мне никогда не приходилось видеть распутство, которое смутило бы мою совесть…