— Это забыто! Он — великий воин, и король счастлив видеть его у себя на службе. К тому же Тюренн — внук принца Оранского, а их княжества в большей или меньшей степени являются частью Священной Римской империи[95]. Но он сам, как и его ближайшие родственники, — протестант…
— Гугенот! Тем лучше. Они упрямы! Если он сражается за короля, монарх может быть уверен — его корона будет спасена.
— Не спешите! Его соперник тоже мечтает о короне. Монсеньор принц, который раньше сражался, чтобы попытаться возложить корону на слишком непостоянного Гастона, брата покойного короля Людовика XIII, более охотно видит ее на своем челе. Он ее заслужил!
— Осторожнее! Годы войны, кровопролитий… Кто бы мог представить, что Фронда столь быстро приведет к таким ужасам. Другой король! И это притом, что король и его брат живы.
— И кардинал, повинный в реках крови, тоже жив.
— И еще более ненавистен, чем когда-либо! Он не колебался, заключая союз между христианским королем и пуританским цареубийцей Кромвелем, чтобы остановить англичан на Северном море. Кардинал пообещал им Дюнкерк.
— В этом гениальность французской политики — создавать альянсы с тем, кто является ее самым серьезным противником. Обычно подобная тактика приносит успех.
Это прозвучал голос Жоффрея де Пейрака, и было невозможно различить, скрывалась ли в его последней фразе ирония или восхищение. Однако казалось, он своим высказыванием успокоил умы.
Кто-то добавил:
— Когда будут проходить мирные переговоры с Испанией, в наших краях можно устроить прекрасные празднества. Аквитания с этой стороны Пиренеев может приготовиться к встрече всех испанских грандов.
— И их жен!
— По моим сведениям, некоторые из них не ждут, когда будут достигнуты соглашения…
— Мадам де Мерекур была бы уже в пути.
— Мессир де Пейрак, мы увидим ее снова?..
Ответ утонул в шуме голосов и восклицаний.
Анжелика заметила, что маленьких пажей привели в замешательство выкрики и они перестали подносить корзинки с фруктами и сладостями, а также графины с напитками.
Подойдя к ним, она их подбодрила, и они снова принялись за работу. Молодой графине казалось, будто земля уходит у нее из-под ног. Чтобы унять беспокойство, Анжелика подошла к широкому окну, открывавшемуся на террасу. Непереносимый зной ударил в лицо и окончательно оглушил ее. Воспоминание пробилось сквозь пороги памяти: под покровом темной сырой ночи в свете окна она увидела полуобнаженного бога Олимпа, сошедшего с полотна, — принца Конде.
Она снова представила знатного сеньора с орлиным профилем, державшего в руках флакон: «Итак, монсеньор Мазарини мертв…»