И еще у Гермионы появилась Сольвейг.
После случая с мандрагорами они почти не общались; это, с одной стороны, огорчало Гермиону, потому что Сольвейг была интересной собеседницей, а с другой стороны, у нее была возможность подумать о том, что с ней происходит.
О Сольвейг говорили, что она лесбиянка, но Гермиона была уверена, что человек в семнадцать лет не может быть твердо убежден в своей сексуальной ориентации. Кроме того, ей казалось, что вряд ли она может быть предметом вожделения другой девушки. Как-то это все-таки странно, прежде всего хотя бы потому, что Гермионе представительницы ее пола вообще, как правило, не нравились. Знакомых девчонок интересовали шмотки, сплетни и парни, и Гермиона попросту не знала, о чем с ними говорить.
Единственной своей подругой она считала Джинни Уизли, но младшая девочка всегда немного робела перед ней, и общение не получалось нормальным. Да и поговорить им было особенно не о чем. Как ни странно, единственной девочкой, с которой Гермиона общалась по-настоящему, за все семнадцать лет своей жизни, была именно Сольвейг.
Сольвейг не походила на лесбиянку. По крайней мере, на гермионино представление об этой части человечества. И Гермиона не знала, ведет ли себя Сольвейг так, как будто гриффиндорка ей нравится в «том» смысле. Да и кто знает, как и когда введет себя Сольвейг Паркер? У нее тоже нет друзей, так что спросить некого, понаблюдать не за кем… Вроде бы она была влюблена в Драко — во всяком случае, сама она отпускала какие-то такие намеки… Но она не вела себя с ним как влюбленная девушка. Она вообще в большинстве случаев вела себя не так, как надо. Например, когда Гермиона вернулась в разрушенную теплицу вместе с профессором Спраут, Сольвейг разгуливала по дорожкам между уцелевшими растениями, внимательно их рассматривая. Гермиона спросила, что она ищет. Сольвейг, слегка удивившись, ответила, что ничего, что она просто смотрит. Гуляет. Словно в двух шагах от нее не было изуродованных мандрагор. Гермиона сказала ей что-то в этом роде, а Сольвейг равнодушно передернула плечами.
— А что делать? — спросила она. — Все равно им уже ничем не поможешь…
Что-то в ней было, отчего хотелось к ней приглядеться, понять, что там внутри спрятано. Но в тот момент, когда Сольвейг, касаясь рукой ладони Гермиона, склонилась к ее губам, в голове у первой умницы Гриффиндора не осталось ни единой мысли о загадках, и, собственно, вообще ни единой мысли, кроме: «Поцелует или нет?..»
Легкая краска набежала на щеки Гермионы, и она, решительно выкинув Сольвейг из головы, уткнулась в книжку «Анимагия — что определяет выбор?» Она научилась читать на ходу — этим летом мама посетовала на бледный вид дочки и написала письмо профессору МакГонагалл с просьбой почаще выгонять Гермиону на улицу. Декан, чрезвычайно серьезно относящаяся к здоровью учеников, особенно если речь шла о лучших из них, стала едва ли не силком выпихивать Гермиону гулять. Сначала девушка пыталась отделаться сидением на скамейке с книжкой в руках, но профессор МакГонагалл быстро это пресекла, заявив, что прогулка — это ходьба, а от сидения все равно пользы не будет. Гермиона не переносила бессмысленной ходьбы, потому приноровилась на ходу решать в уме арифмантические задачи, а когда последних не было — читать.