Хогвартс, 28 февраля 1998 года
Сольвейг дулась еще недели две, никак не меньше. Гермиона по десять раз на дню собиралась пойти к ней мириться, понимая, что Сольвейг никогда не сделает первый шаг к примирению, но что-то останавливало.
Гермионе не хотелось думать, что это боязнь собственных, новых и таких странных чувств, и она предпочитала думать, что у нее нет времени, и она не может отловить Сольвейг — не подходить же к ней в Большом зале, у всех на виду.
А в конце февраля случилась весна, и, вдыхая мокрый, сладкий, почти теплый воздух, Гермиона чувствовала непонятную и острую тоску, желание бежать — просто бежать, или стоять на чернеющей лесной прогалине, подставив лицо светло-желтому, по-весеннему радостному и застенчивому солнцу, любоваться на белые облачка, что несутся вприпрыжку по небу, и еще быть в чьих-то объятиях, прижав руки к чужой груди, спрятав лицо в чужой шее, чувствуя прикосновения к своим волосам. Сердце словно подменили — незнакомое существо в груди билось быстро, так что Гермиона задыхалась, исчезало, оставляя на своем месте трепещущую пустоту, всякий раз, стоило ей увидеть каштановые блики на стриженных черных волосах, пыталось плакать, петь и сочинять стихи…
Гермиона думала, что Сольвейг не пойдет на квиддич — это была бы отличная возможность поговорить. Но, выйдя после завтрака из Большого зала сразу за слизеринцами, чтобы не потерять из виду Сольвейг, Гермиона увидела, что та вместе со всеми — впрочем, относительно вместе, поскольку все старшекурсники, болтая и перекрикивая друг друга, толпились вокруг семерых игроков, а Сольвейг шла чуть в стороне и сзади, не отставая, не обгоняя и не вливаясь в группу, не вступая в разговоры, засунув руки в карманы и опустив в задумчивости голову — идет к выходу из замка. Гермиона замерла в дверях, раздумывая, как же ей поступить, и чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда над ухом спросили:
— Ты идешь на игру?
Обернувшись, Гермиона увидела Гарри. По правде сказать, в последнее время они почти перестали общаться, так что Гермионе показалось, что она не видела своего друга несколько недель. Он странным образом изменился: похудел и даже как будто стал выше ростом. Вид у него был очень серьезный, волосы причесаны, взгляд задумчив. И еще он был очень красивым, таким, каким Гермиона никогда его не считала.
Внезапно Гарри, чуть наклонив голову, улыбнулся, и у Гермионы потеплело на душе, потому что с этой улыбкой на губах он оказался прежним Гарри — слегка застенчивым, нервным парнем, похожим на мокрого воробья.