— Учились вместе, — ответил он.
— А Драко вы знали?
— Знал, — после небольшой паузы.
— Что с ним… что с ним сталось?
— Он… — губы юноши, нежные, припухлые, розовые, неожиданно становятся жесткими. — Он бросил Гарри. После того, как тот покалечился. Ушел с другим парнем.
Обошелся с Гарри как с вещью. Бросил… Скотина… — Мгновением спустя до него доходит, с кем он говорит. — Стой, погоди! А ты откуда знаешь Драко?!
Но она отступает дальше, в глубь коридора, и глаза ее говорят: «Лжешь! Все ты лжешь! Ты бы хотел этого, но это не так, и ты лжешь!»
* * *
Сквозь небьющееся стекло окошечка в двери он смотрел на пациента палаты номер двенадцать блока «А». Вместо левой кисти — некрасиво зажившая культя. Черные волосы отросли и спутались в колтун. Подбородок зарос бородой… Когда ему разрешали войти в палату, он чувствовал вонь давно не мытого тела…
Но все это было ему безразлично.
Он делал то, о чем так давно мечтал… Он зарывался руками в черные волосы, целовал любимое лицо и улыбался, улыбался…
Вот я сижу рядом с тобой, целую тебя, обнимаю тебя… Я хожу по улицам и счастливо улыбаюсь… Никогда солнце не было таким ярким.
На меня оглядываются люди — оттого, что я свечусь счастьем.
Я все бросил ради тебя. Родителей. Страну. Человека, который меня любил.
Я предавал и лгал ради тебя.
Глупая девчонка, она смотрит на меня и думает, что я лгу… Я не лгу. Твой так называемый муж и правда бросил тебя. Он бросил тебя. Иначе почему его нет здесь? Ты плачешь? Не плачь, Гарри. Он бросил тебя. Не плачь. Я с тобой. Я не дам тебя в обиду. Я не позволю тебе умереть. Я не позволю тебе оставить меня. Я никому тебя не отдам.
Я люблю тебя, Гарри.
Глупая девчонка… откуда она знает твое имя?
* * *
Ему снились руки, теплые, нежные, сильные, руки на всем теле, руки, снимающие усталость, руки, дарящие наслаждение.
Ему снились губы, надменные, но нежные, кривящиеся в усмешке — и ласковые, губы, цедящие слова, губы, шепчущие страстные глупости, губы целующие.
И глаза — серые, то сталь, то жемчуг, то лед, то туман, остро заточенные клинки, серебро; глаза, просящие поцелуев, которые он не мог им дать.
Потому что он — псих.
Он начал в это верить. Возможно, его убеждали слишком долго. Ему говорили о чьей-то смерти — они утверждали, что именно эта смерть свела его с ума. Нет, они так не выражались — свела с ума. Они говорили — расстроила. Он не мог понять, кто же умер.
Ему говорили, и он понимал — это тот, чьи руки, и губы, и глаза…
Драко.
Он помнил имя.
Но то, что они говорили, не было правдой. Просто не могло быть правдой. Он не помнил этого. Он же должен был помнить? Один раз он спросил — а Сольвейг? Но они ничего не могли ему сказать про Сольвейг. Он объяснил: Сольвейг — наша дочь. Ему сказали, что он расстроен, и попросили принять лекарство. Он не стал.