— Мистер Рейвенскрофт, это… — Она осеклась и прищурилась. — Послушайте, вы ведь мистер Рейвенскрофт, да? Или тоже скрываете какой-нибудь титул?
Блейк покачал головой с легкой улыбкой в уголке рта.
— Боюсь, что просто мистер, но если вы настаиваете на полном и чистосердечном признании, мой отец — виконт.
Элизабет понимала, что нужно улыбнуться, поскольку последняя реплика носила шутливый характер, но не смогла себя заставить. Вместо этого она повернулась к детям и с тяжелым сердцем произнесла:
— Мы не можем это принять.
— Но…
— Мы не можем! — Элизабет так спешила подавить протест в зародыше, что даже не поняла, кто из детей решился возразить. — Это чересчур. Мы не можем принять благотворительности.
Джейн явно была с ней не согласна:
— А ты не подумала, что тот, кто дал нам деньги, хотел, чтобы мы их взяли?
Элизабет проглотила ком в горле. Кто знает, что у Джеймса на уме? Может, все это часть какого-то грандиозного замысла посмеяться над ней? После того, что он сделал, разве можно поручиться за то, что творится у него в голове?
— Безусловно, это так, — осторожно сказала она, — иначе наши имена не фигурировали бы в письме. Но это несущественно. Мы не можем принять такую сумму от незнакомого человека.
— Может, мы с ним знакомы, — заметила Сьюзен.
— Тем хуже! — резко возразила Элизабет. — Боже мой, вы только представьте… Какая-то жуткая личность обращается с нами как с марионетками, дергает за ниточки, полагая, что мы не в состоянии управлять своей судьбой. Это мерзко. Мерзко!
Наступило молчание, за которым последовал громкий всхлип, вырвавшийся у Лукаса, отчаянно сражавшегося со слезами. Он поднял на Элизабет трогательно распахнутые глаза.
— Значит, я не поеду в Итон? — прошептал он.
Дыхание у Элизабет перехватило. Она попыталась сказать, что это невозможно. Она знала, что обязана сказать детям, что они не могут принять деньги Джеймса, но слова не шли с языка.
Она просто стояла, глядя на дрожащее личико брата. Он изо всех сил старался не показывать своего разочарования. Худенькие ручки прижаты к бокам, подбородок поднят, словно выставленная вперед челюсть может остановить слезы.
Элизабет смотрела на него и видела цену своей гордости.
— Не знаю как насчет Итона, — сказала она и, нагнувшись, обняла мальчика. — Может, нам все-таки удастся это устроить.
Но Лукас вырвался из ее рук.
— Ничего не выйдет! Я знаю, что у нас нет денег, как бы ты ни старалась скрыть правду. Я не смогу поехать. Никогда!
— Это не так. Может быть, это… — махнула она в сторону письма, — означает что-нибудь другое. — Она слабо улыбнулась. В ее словах полностью отсутствовало убеждение, и даже восьмилетний ребенок — особенно восьмилетний ребенок — понимал, что она лжет.