— Почему это неискренни? — обиделась Ася.
— Ну, вот вы извиняетесь сейчас, потому что я — портной и в моей власти ваше платье, а значит, и успех на балу, а пригласи я вас танцевать, вы ведь не согласитесь, конечно.
— Конечно, соглашусь! Только вы не пригласите.
— Почему же?
— Застесняетесь. Забьетесь в уголок и будете вздыхать.
Сева захихикал: Ася угадала.
Белый монах кашлянул, пробормотал что-то и сказал:
— Ну ладно, займемся платьем. Так. Что у нас?
Он поплыл вокруг Аси, окутывая ее туманом, будто мерки снимал:
— Так-так… Волосы русые, глаза карие, веснушек немножко, так-так… Я думаю, рассветная дымка подойдет, немного летнего дождя и аромата черемуховых веток. А сюда можно сделать вставку из тихого утра и травы в росе. Как ты считаешь, Сева?
— Будет неплохо.
— Неплохо? Будет великолепно! А если мы нижнюю юбку сделаем из предзакатного часа, а в подол и рукава добавим немного ветра… Все! Готово!
Белый монах уселся на скамейке, а на Асе вместо пижамы каким-то чудесным образом оказалось совершенно неправдоподобное платье: легкое, светлое, все какое-то струящееся, такое, что Ася почувствовала себя самой прекрасной на свете. Она рассмеялась, закружилась и чмокнула Белого монаха в холодную влажную щеку.
— О, женщины, женщины! — Возвел глаза к небу Белый монах.
— Надо торопиться, — сказал Сева и вытащил из кармана крохотную бутылочку с какой-то жидкостью. — Выпей.
— Что это?
— Выпей — узнаешь.
— Не буду я пить неизвестно что! — заупрямилась Ася.
— Ась, ну как ты на бал собираешься такой каланчой? С кем танцевать будешь? Да ты пол-Дворца займешь! И вообще…
Сдобной Булочки сегодня еще люди будут, и все пьют. Это уменьшительный мед, ничего опасного.
— Уменьшительный мед? A-а, понятненько. А назад?
— Не бойся: с восходом солнца все вернется — и пижама, и рост.
— Ой, а платье?! — испугалась Ася.
— Исчезнет, растает, как туман поутру, — грустно сказал Белый монах. — Но не расстраивайся. В любое время приходи, я тебе новое сочиню. Славная ты…
— Ася, мы опаздываем. Пей!
Залпом Ася выпила уменьшительный мед. Он был густой, тягучий и очень сладкий. Дрогнул воздух вокруг, на секунду заломило все кости, стало очень больно, голова закружилась, и потемнело в глазах, качнулась земля, все поплыло куда-то. Деревья ушли резко вверх, сама Ася — вниз. И вот она стоит на скамейке, которая стала как большущий мост. Теперь она ростом с Севу, даже чуть-чуть пониже. Мир стал большим-большим, просто огромным, но Сева протянул руку:
— Пойдем, Асенок, — сказал он ласково, как старший брат. Так иногда зовет ее мама. Ладошка у Севы была твердая, крепкая. Настоящая мальчишеская ладонь. Ася улыбнулась: теперь ей совсем не было страшно.