— Ну да. И будет, как с Пашей Марухиным: сколько хочешь, воруй.
Воровать не хотелось. Им все время чего-то не хотелось. Не хотелось торговать, не хотелось халтурить, выпуская книжную порнуху и дешевые детективы, не хотелось печатать этикетки для спичечных коробков, не хотелось покупать оборудование, не хотелось быть собственниками... Последнего они просто не умели. Слишком рано для этого родились и слишком поздно пришли в бизнес.
Им не хотелось играть по новым правилам. Они никак не могли понять, что работать нужно ради денег и зарабатывать их нужно любыми способами, потому что только тем, сколько ты заработал, и оценивается результат.
— Иногда мне начинает казаться, — сказал Станков, — что Вовуля Лопухов был все-таки прав. В наших условиях не нужен никакой порядок. И никакое упорство... Иногда я даже завидую молодым. Дудинскас засмеялся.
— Ладно, давай будем, — Станков поднял стакан.
— Будем, — согласился Дудинскас. — За молодежь. Может, и зря я Вовулю выгнал.
— Я вот по сыну смотрю, — согласился Станков. — Они за все хватаются, у них сто дел. Схватился, не вышло, бросил. «Сникерсы», машины, компьютеры, теперь еще цветной металл... Но зато — независимость. Одно грохнут, за другое на них наедут... Здесь грохнули — пошел дальше. Но вот нечаянно что-то получилось, пусть из ста одно, и он уже победитель. А ты давишь до упора, прешь до победного конца, тут, в этом конце тебя, и прижимают. И все. Никаких вариантов, полный каюк... Может, они правы? Может, сегодня так и надо — хвататься сразу за все?
— А мы что, не хватаемся? Книги, мельница, автоколонна, колбаса, теперь вот ценные бумаги...
— Соус другой, — сказал Станков. — Впрочем, мне нравится. Иначе скучно.
Дудинскас снова налил.
— Будем?
Станков опорожнил стакан.
— Знаешь, — сказал он, — мне иногда кажется, что Хемингуэй что-то напутал. Или безнадежно устарел. Это не они, это мы — потерянное поколение. У них не было прошлого, оно не состоялось из-за войны, у нас прошлое как раз есть. Но с ним не то чтобы жаль, с ним просто невозможно расстаться.
— Это не Хэм сказал, а эта баба, Гертруда... Все вы, говорит, потерянное поколение. Помолчали.
— Пошли, — сказал Дудинскас. — Уже поздно. Завтра засядем за докладную.
— Неужели ты так скурвился? — Станков, отставив руку со стаканом, щурился, пытаясь поймать резкость. За две последние недели он изрядно устал.
— Я не скурвился, Гоша. И не хочу, чтобы со мной это случилось. На этом и стою.
— Но этого же никто, ты понимаешь, никто не видит!
— Да, но это неважно. Важнее, что ощущаю я.
почти свадьба