— Религия.
Леон корчит гримасу.
— Vae![21] Тогда конечно. Вообще мне больше нравятся язычники. Им хотя бы разрешали заниматься сексом.
Я хихикаю.
— А кто у вас классный руководитель? — спрашиваю я, чтобы выяснить, в каком он классе.
— Скользкий Страннинг. Англичанин. Настоящий клоун. А у тебя?
Я задумываюсь. Не хочется говорить Леону то, что легко опровергнуть. Но не успеваю я ответить, как позади нас внезапно раздается шарканье. Кто-то приближается.
Леон тут же вытягивается в струнку.
— Это Кваз. Лучше сматывайся, — советует он.
Я оборачиваюсь на шаги, разрываясь между облегчением — теперь не надо отвечать на вопрос о классном руководителе — и огорчением, ведь разговор так быстро прервался. Я стараюсь запечатлеть в памяти лицо Леона: прядь волос, небрежно падающая на лоб, светлые глаза, насмешливый изгиб рта. Смешно и думать, что когда-нибудь мы снова увидимся. Опасно даже пытаться.
Когда учитель появляется в Верхнем коридоре, я принимаю равнодушный вид.
Я знаю Роя Честли только по голосу. Мне доводилось слушать его объяснения, смеяться его шуткам, но лицо удавалось увидеть лишь мельком, на расстоянии. И вот он стоит передо мной — сгорбленный, в потрепанной мантии и кожаных шлепанцах. Я склоняю голову, когда он подходит, но, должно быть, вид у меня виноватый, потому что он останавливается и строго смотрит на меня:
— Что это вы тут делаете? Почему не на уроке?
Я бормочу что-то про мистера Слоуна и сообщение.
Мистера Честли это не убеждает.
— Его кабинет в Нижнем коридоре, а ты где?
— Сэр, мне надо было заглянуть в свой шкафчик.
— Что, во время урока?
— Сэр…
Ясное дело, он мне не верит. Сердце бешено колотится. Осмелившись поднять глаза, я вижу лицо Честли, некрасивое, умное и добродушное лицо с нахмуренными бровями. Мне страшно, но за страхом таится что-то другое — необъяснимая, захватывающая надежда. Он заметил меня? Неужели меня наконец кто-то заметил?
— Как тебя зовут, сынок?
— Пиритс, сэр.
— Пиритс, значит?
Я вижу, как он решает, что со мной делать. То ли допрашивать, как подсказывает чутье, то ли отпустить и заняться собственными учениками. Еще несколько секунд он изучает меня — глаза у него выцветшие, желто-голубые, как грязные джинсы, — и тут я чувствую, что из его пытливого взгляда уходит тяжесть. Он решил, что я не стою его внимания. Мальчишка из младших классов прогуливает уроки — ничего страшного, и его это не касается. На секунду ярость заслонила привычную осторожность. Значит, я не представляю угрозы? Не стою хлопот? Или после многолетней игры в прятки у меня получилось наконец превратиться в невидимку — полностью и бесповоротно?