— Ты забыл об одном, — сказал я ему, — у нас нет ни зелени, ни птицы.
— Вы ошибаетесь, эччеленца. Вот спаржа — не велика, но зато какая сочная. Что же касается птицы… посмотрите! — Он указал мне на убитую курицу в его корзине.
— Так ты выходил?
— Увы, ни шагу! Я пытался, но только я их позвал через калитку, как вчера, они отвечали грубым, бессмысленным словом «кладьсь»; я ответил «пли!» и захлопнул калитку, а они расхохотались.
— Они смеялись, это добрый знак для тебя; может быть, они и смилостивятся над тобой?
— Нет, мосью, итальянец всегда смеется, но это не смягчает его.
— Но откуда ты взял курицу?
— Мне дали ее они; жандармы дали мне ее, мосью.
— Вот еще! Так они согласны доставлять нам припасы? А в таком случае…
— Нет, нет, они ничего нам доставлять не будут; не так они глупы; но они все-таки на поверку и не очень умны. Эта бедная курица подошла, Бог знает откуда к их овсу, а они хотели поймать, но только напугали ее; а так как у нее есть крылья и она хоть кое-как летает, то вот она и прилетела на нашу стену, да и уселась там; а я ее камнем, она и упала к моим ногам. А ведь ловко потрафил, мосью!
— Да, нечего сказать.
— Но она упала не от удара камнем, — заметил капуцин, — она летела возле меня, и я помог вам поймать ее и свернуть ей шею.
— Молчите, carcioffo, — прервал его Тарталья, — вы никогда не должны перечить своему начальнику!
Видя, что капуцин смеется и позволяет Тарталье подшучивать над ним, лишь бы тот кормил его, я счел долгом не вмешиваться в их отношения. Я, однако же, не подавая вида, наблюдал за ними с тем, чтобы заступиться за бедного монаха, если наш хитрец слишком будет нападать на него. Но я скоро убедился, что Тарталья, при всех его недостатках и пороках цыгана, добр по природе и даже великодушен. Осыпая монаха угрозами и насмешками, он заботился о нем. Капуцину было это на руку; если бы он был предоставлен целиком себе, он совершенно оглупел бы от страха и своего печального положения.
После завтрака я заметил, что Тарталья старательно убирал какие-то свертки. Это был запас вермишели и capellini, другого теста того же рода; все это он принес третьего дня утром и не хотел мне показать, сколько у нас было этого припаса.
— Нет, нет, — сказал он, прикрывая мешочки своим фартуком, — вы готовы давать этого капуцину, сколько он пожелает, а его не накормишь. Он будет есть с нами, и мы его не обделим.
— Пусть так будет. Но пора бы на работу в pianto; что ж, идешь ты?
— Пойдем! Но прежде уберем все и запрем казино.
Мы оставили капуцина на молитве и возвратились к нашему слуховому окну, захватив с собой веревку и две свечи.