— Если эхо так, то действительно благодарность должна быть, но с моей стороны, только я еще ничем не доказал вам ее. Вот все, что я хотел сказать. Теперь позвольте спросить, где ваши друзья и спутники? Каким образом вы расстались с ними и очутились в этой глуши?
— Здесь совсем не такая глушь, как вы думаете. Неподалеку от этого утеса и очень близко к тому селению есть маленькие дачи, на которых я в прошлом году жила с теткой; я намерена нанять одну из них на несколько дней, пока придумаю, что мне делать.
— Но князь…
— Что князь?.. — сказала она засмеявшись. — Князь и доктор, со своими поварами и поваренками, плывут теперь в Ливорно или в Аяччио — Бог их знает куда, должно быть, куда ветер подует, а мне до них решительно нет дела. Что мне князь? Разве я люблю его? Разве я принадлежу ему? Какие права имеет он на меня? Я свободна: захотела выйти замуж, и почтила его своим выбором; раздумала, так что ж?
— Конечно, я не смею рассуждать об этом; я только спросил вас, где и в каком положении находятся эти любезные люди.
— В совершенной безопасности, потому что вчера поутру они отплыли. Вы хотите знать наши приключения? О, они совсем не так замечательны, как ваши. Мы ехали в карете через какие-то ужасно некрасивые, плоские места; я бы очень была рада заснуть на это время, если бы князь не помешал мне, потому что сам вздумал заснуть; и вообразите, mon cher, как кстати пришлось мне сделать преполезное открытие: князь изволит так храпеть, что заглушает шум колес, катящихся во весь опор! А я чувствую особенное отвращение к этому недостатку. Мой любезный дядюшка, лорд Б…, имеет привычку каждый вечер засыпать в гостиной своей супруги и храпеть! Князь же храпит именно так, как он, то есть до того смешно, неприлично, досадно и даже страшно, что, проезжая Лаурентийский лес, мне показалось, что за нами гонятся все буйволы из ближнего болота. Я поклялась себе никогда не быть женой человека, который храпит во сне, и разбудила доктора, чтобы сообщить ему о своем решении, пока друг его продолжал всхрапывать. Доктор употребил все усилия, чтобы возвратить меня на путь, по его мнению, истинный; но когда он тщетно истощил свое красноречие, знаете ли, что он придумал? Ну, попробуйте отгадать!
— Он хотел удержать вас насильно?
— Нет, еще лучше: он предложил мне свою руку и пятидесятилетнее сердце! Правда, что он красивее князя, но он не князь: он простолюдин, республиканец, и притом ест вдвое больше князя, который уж и так ест вдвое больше, чем следует, потому и храпит.
— Мне очень хотелось смеяться, — продолжала Медора, — но я предпочла рассердиться, чтобы скорее развязаться с ними. Князь ничего не слыхал, и этот крепкий сон делал его еще смешнее. Когда мы приехали на берег моря, он проснулся и зевнул, от чего карета наполнилась запахом старой сигары и каких-то допотопных духов, которыми он пропитывает свою бороду, кажется, лавандной воды. Ну, можно ли душиться лавандной водой? Он тотчас опротивел мне, и, спрыгнув на песок, я объявила ему, что одумалась и переменила намерение, что я не хочу больше ни бежать, ни выходить замуж, но сей же час возвращусь к тетушке Гэрриет.