— Я думаю, — возразил я, — что вы шутите, спрашивая моего совета; я совсем не понимаю приличий, соблюдаемых в вашем кругу; что же касается наших взаимных отношений, то я не думаю, чтобы они налагали на нас какие-либо обязанности.
— Извините, отношения наши очень серьезны, и я очень охотно сознаюсь в этом; напротив, я даже подчинилась им, ища объяснения с вами, а главное, ставя себя в зависимость от мамзель Даниеллы, которая очень ясно дает мне это чувствовать.
— Я думал, что вы обо мне лучшего мнения и можете не опасаться, что я рассказал Даниелле все, вас касающееся.
— Как, вы ничего не рассказывали ей о Тиволи?
— Ничего. Я скромнее вас, потому что вы все рассказали Брюмьеру.
— И вы можете поклясться, что говорите правду?
— Да-с!
— Вот странное «да-с!» Я чувствую, что мое сомнение рассердило и оскорбило вас; прошу прощения; но неужели вы не можете быть менее гордым и холодным?
— Не могу.
— Почему же? Постойте, объяснимся. Вы испугались моей любви, это я понимаю. Вы недоверчивы, проницательны и тотчас догадались, что из этого каприза не выйдет ничего хорошего; но вы также боитесь моей дружбы, это уж я нахожу неслыханно странным, и это мне всего прискорбнее. Будьте же совершенно откровенны, хотя бы с примесью грубости, если уж таков ваш нрав. Мне надоело напрашиваться на вашу благосклонность, и сегодня я делаю это в последний раз.
Таково было вступление в откровенное объяснение, на которое меня вызвали и которое я сделал, наконец, почти в следующих выражениях. Вам, более нежели кому либо, желал бы я верно передать его, чтобы вы могли судить, как я мыслил и действовал в этом щекотливом положении.
Между людьми искренними и серьезными дружба основывается на взаимном уважении или на взаимном влечении ума или характера. Но люди легкие, а также расчетливые, имеют странное обыкновение злоупотреблять именем и наружными преимуществами дружбы. Мне кажется, что женщины, и в особенности хитрые и легкомысленные, употребляют священное имя дружбы, как опахало, которое они распускают между собой и истиной. Я знаю, что эта женщина ненавидит меня и желает помучить. Она выдумывает дружбу, чтобы держать меня у себя под рукой и мстить мне; таким же образом, желая приобрести блестящий титул, она выдумала любовь к этому бедному князю, и потом вдруг насмеялась над ним, и бросила его за то, что он захрапел в карете и надушил свое платье лавандной водой; наконец, чтобы завербовать себе нового поклонника, за неимением лучшего, она изобрела дружбу и поверяет все свои тайны Брюмьеру.
Легкость, с какой мужчины поддаются таким дружеским отношениям к молодым женщинам, объясняется просто тщеславием. Как бы мы ни были скромны и благоразумны, но пока нас любят, и даже когда перестанут любить, нам лестно думать, что мы внушаем чувство, которое кажется серьезным, доверие, как бы служащее доказательством высокого уважения. Некоторые преимущества дружеской короткости непременно действуют на чувственность, и я сам сознаю, что если б я не любил страстно и исключительно другую, эта женщина, оказавшая столько внимания к моей особе и послушания моим советам, могла бы подшутить надо мной и очень ловко привести к желанной цели, то есть заставила бы меня влюбиться в себя, чтоб иметь удовольствие сказать мне: «Поздно хватились, любезный друг!»