Это пробуждение старого купидона, управляющего рулем дома Б…, новый расцвет миледи, которая тайком от мужа красит свои волосы, побелевшие от недавней болезни, ревность Фелипоне, который, говорят, частенько затевает ссоры со своей вероломной Винченцей, наше тихое счастье, весна, пение птиц, красноречие Брюмьера, и все, и все, и Бог ведает что, внушили, наконец, Медоре некоторый род расположения к ее cavaliere servente, а молодец, как он сам себя называет, умел так дурно расположить леди Гэрриет к своим надеждам, что надежды эти сделались вероятностью. Леди Б… находит, и не без основания, что ее племянница употребляет во зло свободу, предоставляемую английским девицам, и что вереница поклонников, поощренных и потом обманутых, начинает компрометировать достоинство тетки и добрую славу девушки-невесты. Она хотела бы выдать ее замуж за человека приличного, по ее взгляду на вещи, и если бы она могла прогнать Брюмьера из Пикколомини, она давно бы это сделала. Он сам видит, что его неохотно принимают в покоях миледи, очень этому рад, и дожидается только, чтобы ему перед носом захлопнули дверь в гостиную. В этот день Медора решится быть госпожой де Брюмьер; наш приятель открыл или, лучше сказать, открылся перед нами, что у него есть кое-какие предки, что будет не лишним к устройству его женитьбы.
А Тартальи все нет, как нет; пропал, как говорится, без вести. Его помощь в нашей женитьбе, неожиданная перемена мнения относительно союза с Медорой, похождения его с тех пор, как он исчез из Мондрагоне, — все осталось для нас тайной. Явившись нам, как пришелец с того света, в фраскатанской церкви, он исчез, как тень, прежде чем мы успели поблагодарить его. Фелипоне уверят, что ему не более нашего известно о Тарталье. Он рассказывал нам, что сперва он подговорил нам в свидетели одного из своих друзей, трактирщика Симоне ди-Миттиа, который до того напивался пьян к вечеру, что поутру не в состоянии рассудить о последствиях ссоры с приходским священником, но, когда нужно было идти в церковь, Симоне вдруг раздумал, доказывая тем, как говорил Фелипоне, что он от своего вина не так пьянеет, как от чужого. Приятель наш фермер был в большом затруднении и думал уже отложить дело до другого дня, как вдруг Тарталья, переодетый в горного пастуха, будто с неба упал на перекрестке улицы, согласился быть нашим свидетелем, уверяя, что из любви своей ко мне не побоится еще пуще испортить свои отношения с полицией, и без того уже испорченные, когда может тем угодить мне. Мызнику было тогда не до расспросов, в церкви уже благовестили.