—
будь… всё для тебя сделаю… буду не женой… служанкой буду… рабыней, как южанки…
Гарав мягко отстранил её:
— Ты будешь моей женой, а не рабыней, Тазар дочь Уризана, — тихо сказал он и тронул губами висок девчонки, где билась жилка. — И матерью моих детей, и хозяйкой моего дома… и наследницей всего, что я получу в жизни. Если я вернусь — так оно и будет. Если не вернусь — вспоминай меня добром… А пока мне пора идти. Прости. Прости…
…На улице всё-таки пошёл дождь. Время ещё было, и Гарав зашёл в первую попавшуюся лавку — купить белой краски.
Он решил заказать нарисовать на своём щите волчонка. Так захотелось, а запрета тут не было.
Одинокого. Воющего на опрокинутый серп луны.
* * *
Гонец прискакал в лагерь вечером, когда второй сенешаль собрал совет.
Известия, привезённые им, были недобрыми. Орки, перевалив большим числом холмы Северного Нагорья, вторглись из Рудаура и разорили две деревни. Услышав об этом, находившиеся в шатре командиры начали переговариваться — никто не понимал, как это расценивать; орки могли быть просто бандой… и пришли не из Ангмара… Но Готорн не раздумывал долго.
— Отлично, вот и повод, — с жестоким хладнокровием сказал он. На лице сенешаля не отражалось никаких эмоций. — Выступаем немедленно. Будем идти всю ночь…
…Они на самом деле шли всю ночь — по мокрым раскисшим дорогам, без огней, но довольно быстро. Дул холодный ветер, Гарав кутался в плащ. Они с Фередиром то и дело скакали вдоль пеших колонн — следить, чтобы никто не отстал и не сбился с темпа. «Шагать, шагать!» — покрикивал Фередир. Гарав ничего не говорил и не кричал, он просто проезжал, глядя на воинов, и они подтягивались.
Первую разорённую деревню Гарав не очень запомнил. Так — запах мокрого горелого дерева, какие-то перкошенные брёвна, заунывный вой собаки на огородах… А во вторую они вошли уже на рассвете — и он видел сожжённые дома, побитую — совершенно без смысла, только из тупой жестокости — скотину, раскромсанные трупы людей и ряд детских голов на кольях плетня на окраине — голов с вырванными, как видно, ещё при жизни глазами, с содранными скальпами… Голов было сорок три. Совсем маленьких. Побольше. Они шли мимо этого плетня, и Гарав считал, благодаря небо, что нет глаз.
С глазами было бы страшнее.
Тела нашли подальше, возле большого кострища — изувеченные, с вырезанными кусками мяса. В деревне валялось полно забитого скота, но эти звери предпочитали человечину, ещё живую. Во всей деревне уцелели три или четыре почти потерявших человеческий облик женщины, и Готорн приказал кому-то (Гарав не видел в толчее — кому):