— Позволю себе напомнить одну хорошую русскую пословицу: «Не руби сук, на котором сидишь», — посоветовал Зигфрид.
— Причём здесь сук? — озлился Гук.
— Вы что, не следите за событиями? Уже ни для кого не секрет, что немцы скоро побегут отсюда на запад. Собираетесь бежать с ними? Не думаю, что вы до такой степени наивны. Здесь, на чужой земле, вы им нужны, а там, на своей, они вас вышвырнут, как щенка! Даже и раньше.
— Не вам судить! — вспылил Гук.
— Судить будет Родина, — отчётливо произнёс Зигфрид. — Но у вас есть возможность заслужить снисхождение.
Гук молчал.
— Вы дадите мне официальные списки заключённых и подозреваемых, — потребовал Зигфрид, — поскольку на вашу память я не надеюсь. А потом сделаете всё возможное, чтобы кое-кого освободить.
— Ну, знаете, я не бог!
— Но вы участвуете в допросах, и оттого, как переведёте, как охарактеризуете человека, многое зависит. В ваших интересах проявить благоразумие. А теперь быстро, при мне, прочитайте это.
Зигфрид подал Гуку письмо. Едва развернув листок и увидев знакомый почерк, Виктор побледнел. Несколько секунд он сидел, не двигаясь, не в силах прочесть ни строчки, потом с ненавистью устремил взгляд на Зигфрида.
— Списки нам нужны в самые ближайшие дни, — сказал Зигфрид и вышел, оставив Гука один на один с материнским письмом.
Выстрелы у театрального подъезда
Хроника. Весь декабрь войска Северной группы Красной Армии, контратакуя противника, с одной стороны, изматывали его, а с другой — сковывали, не давая возможности перебросить крупные силы на помощь немецкой армии под Сталинградом.
* * *
— Меня ещё не забыли в этом доме?
Зигфрид, улыбаясь, смотрел на Анну. Она, смущаясь, отступила и пропустила его в комнату. Из соседней послышался голос Вагнера:
— Кто там, Аня?
— Это Сергей Иванович (для отца он так и оставался Ларским).
— А-а-а, артист, — привычно встретил Вагнер входящего Зигфрида. — Чего долго не был? Или уже немецкий выучил лучше, чем русский?
— Так, знаете, побаливал.
— А-а-а, как та старуха из присказки: и помереть не померла, только время провела.
— Неужели вы мне смерти желаете? — весело спросил Зигфрид.
— Чего уж там, живи. Сейчас только жить. Скоро всё по-старому будет. А нам при нашем порядке лучше, чем при новом.
Старик закашлялся и стал искать трубку.
— Пап, ты и так кашляешь, а сам опять за табак.
— А вот потому и кашляю, что давно не курил. Табак-то как раз горло и прочищает.
— Я не понял, — осторожно сказал Зигфрид, — что вы там о новом и старом порядке?
— Ну как же… Клейст дома почти не бывает. Как-то собрал офицеров, а утром все вместе уехали. Дня через три появился, посидел вечер и снова в дорогу. Банкетов уже не устраивает, туда-сюда мотается. А вчера шофёр его, унтер-офицер Динн пришёл ко мне в котельную масло машинное греть. Скучный такой. Я его спрашиваю, где, мол, хозяин. На передовой остался, отвечает. Вот, оказывается, куда они метнулись. Все там, и Маккензен, и Кестринг. Я у Динна спрашиваю, чего он не в настроении. Отвечает: «Плохи дела наши. Уезжаем. Генерал прислал сказать, чтобы вещи укладывали». И правда, как забегали дежурный офицер с солдатами. Ящики огромные откуда-то притащили, стали набивать, да не его костюмами, а картинами, мехами, посудой красивой, хрусталём, коврами. Не думал я даже, что у нас в городе столько добра.