Уж и не скажу теперь, сколько ночей он со мной скотину отсторожил, с месяц-то, наверно, выходил.
Слушать он, конечно, мастак из мастаков, не в пример моим однодеревенцам, особенно в какую-нибудь застолицу.
Извинится, бывало, что перебил, попросит словцо повторить, языком пощелкает, иной раз засмеется тихо и вежливо, а то и чуть ли не прослезится в каком-нибудь месте.
Но вот подошла последняя ночь. Может, она б и не последняя была, да так вышло. То ли тихий ангел пролетел, то есть ни с того ни с сего оба замолчали, то ли за окном кто-то завозился, и мы прислушались, — не помню уж сейчас этого с точностью.
Только слышу вдруг, что-то погуживает у него в сумке под столом. Наклонился я, вижу, из кармашка какая-то штуковинка торчит. Присмотрелся — микрофон.
— Извините, — говорит, — что не предупредил вас. Кто знает, что его на магнитофон записывают, теряет дар речи.
И начал припоминать, когда и где у него из-за этого промашки вышли.
Может, он по-своему и прав, только мне на самом деле вовсе расхотелось перед ним распинаться.
— А для чего, — спрашиваю, — вам мои россказни?
— Книжку, — говорит, — хочу напечатать.
Не знал я, что книжки так легко достаются, а то б, подумал спроста, и сам бы попробовал написать.
Потом, зимой уж дело было, почтариха мне бандероль приносит. Журнал, оказывается, с моими побасенками. Если б не портрет дачника над заглавием, так я б и не признал своего, до того оно… даже не знаю, как сказать… Представить если, что мужиков корноруких, которые в городах деревья стригут, запустили с ножницами в наш березник у Барского лога да пообещали им платить не повременно, а с выработки, и пошли они кромсать. Веников — козьему стаду на зиму, от березника — рожки да ножки. Так и с моими побасенками обошлись.
Ладно, думаю, приедешь на будущее лето, я хоть в глаза тебе погляжу.
А журнал я спрятал от греха подальше, — не дай бог, однодеревенцы узнают, позора не оберешься.
Да зря прятал. Обнаружилось, что этот журнал выписывает Савося.
Он-то и разболтал по деревне.
Обозвали груздем — полезай в кузов. Решил сам себя записывать, благо что до посевной далеконько и по ночам спать поотвык. Дело это, оказывается, потяжельше бригадирства, но креплюсь, потому что знаю из прежнего своего опыта: любое новое ремесло не сразу к рукам льнет.
А что касается самой писанины моей, то утешаю себя: коряво, да мое, не дядино, и вранья в ней нету.