Прокурор: Участвовал в них Фикер?
Шуберт: Так точно, надзиратель Фикер также участвовал в этом.
Прокурор: В чем заключалось это участие?
Шуберт: Участие заключалось вот в чем: я видел, как Фикер приводил из лагеря заключенных, был в помещении блока, где проводились расстрелы, находился в приемной и в комнате, замаскированной под кабинет врача, я видел его также в комнате, откуда производились выстрелы.
Прокурор: А кто направлял заключенных в так называемый кабинет врача?
Шуберт: 5000 я направил лично.
Прокурор: Следовательно, что касается 5000, то вы лично участвовали?
Шуберт: Так точно, в этом я лично участвовал.
Прокурор: И вы выполняли функции врача?
Шуберт: Так точно, я был переодет врачом.
Прокурор: Чем занимались вы в кабинете врача, переодевшись в белый халат?
Шуберт: В правой руке у меня был шпахтель[1], а в левой— кусок мела. Если у военнопленного были золотые зубы или какие-нибудь другие искусственные зубы, я мелом ставил ему на груди крест.
Прокурор: Сами вы тоже стреляли?
Шуберт: Так точно. 636 русских военнопленных я убил своими собственными руками.
Прокурор: Когда это было?
Шуберт: В период с сентября по ноябрь 1941 г.
Прокурор: Кто еще из надзирателей принимал участие в массовом уничтожении людей? Участвовал в этом Фикер?
Шуберт: Так точно, он тоже участвовал.
Прокурор: А Книттлер?
Шуберт: Для Книттлера это было само собой разумеющееся дело!
Прокурор: Просил Книттлер разрешения принимать участие в расстрелах?
Шуберт: Книттлер однажды сам предложил свои услуги, сказав, что он хотел бы пострелять, а затем и действительно занялся этим.
Прокурор: Какие награды вы, подсудимый Шуберт, получили за вашу чудовищную жестокость?
Шуберт: Я получил «крест за военные заслуги» второго класса, с мечами!».
Читая эти страшные судебные документы, нельзя не содрогнуться. Но, когда думаешь о том, что эти кровавые изверги не только освобождены из тюрьмы, но еще и получают пенсии в Западной Германии, хочется спросить канцлера Аденауэра, уже очень немолодого человека, умеющего читать и писать, прожившего большую жизнь и не сбежавшего из дома умалишенных: неужели ему не ясно, что освобождать из тюрем этих гитлеровских убийц и назначать им пенсии могут только безумцы, клятвопреступники и люди, пренебрегающие общепринятыми нормами морали и права? Неужели ему не ясно, что даже дикари никогда не простили бы таких злодеяний и никогда не позволили бы таким злодеям находиться в своем обществе? Неужели ему не ясно, что, поступая таким образом, боннское правительство совершает акты неслыханного кощунства, которого никогда не простит совесть человечества и его история?