Иллюстрированная история эротического искусства. Часть 2 (Фукс) - страница 97

Как часто германские классики устремлялись в дебри эротики, на этот счет мы имеем множество доказательств. Вспомним хотя бы о Гете, о его запрещенных четырех римских элегиях. Дань эротике платил не только юный Гете, но и дряхлеющий. В шестьдесят лет Гете написал свой известный эротический «Дневник». Этот шедевр гетевского искусства, постоянно замалчиваемый его комментаторами, содержит гениальные по красоте вольности. Темой «Дневника» служит любовное приключение автора, в одной сельской гостинице. Из других германских классиков, пробовавших свои силы на этом поприще, назовем хотя бы Виланда и Бюргера. Филистерское бессилие не хочет знать этих произведений, но в глазах нормального человека они освещаются неистощимым даром божественного остроумия, преодолевшим все низменное и пошлое.

Венская исполнительница канкана без нижнего белья.

Иногда, правда, остроумие представителей периода «бури и натиска» переходило в фаллический гротеск, которому не должно быть места в искусстве. Сюда относятся, например, «Фантазии, представленные в трех приапических одах и сочиненные на состязании Б., Ф. и Шт. Первую премию получил последний». Авторами, скрывшимися под инициалами, были не кто иные, как Бюргер, Фосс и Штольберг — тот самый благочестивый Штольберг, который впоследствии обратился в лоно всеспасающей церкви! Именно он-то и достиг вершины фаллической непристойности, так как ему из трех авторов была присуждена первая премия. Когда добродетельный филистер читает такие уродливые создания фаллической фантазии, тогда неудивительно, что он в негодовании складывает руки на своем нравственном брюхе и вопит о развращенности молодого поколения. Хотя, в сущности, особого права на это негодование он не имеет. В широких кругах буржуазного общества царило в то время все еще интеллектуальное убожество и полнейший политический индифферентизм. Литературными плодами этого стоячего болота служили бесчисленные порнографические романы, пользовавшиеся в Германии широким распространением. Правда, с 1788 года вся печать в Пруссии была подчинена строгой цензуре, но цензура существовала больше на бумаге, да и торговля этого рода литературой была слишком выгодной, чтобы нельзя было изобрести средств и путей для избежания цензуры. Еще характернее для филистера того времени были разговоры, которые велись в трактирах за нескончаемыми кружками пива. Такова духовная пища, которой питался этот филистер. Правда, духовная пища, переходившая из уст в уста, нигде не была напечатана, она не существует в форме литературного памятника, и лишь недавно, благодаря трудам венского фольклориста Крауса, этот ценнейший для истории нравов материал стал достоянием науки. И поистине нужно признаться: глубочайшие пропасти и низины раскрываются перед нами там, где царили, по-видимому, филистерское целомудрие, чистота и невинность. Все это в полной мере приложимо к филистерам и прошлого, и настоящего, и будущего.