Пожалуй, самый необычный раздел экспозиции — картины на религиозные сюжеты. Авангардистское по форме, но иконное по внутреннему наполнению искусство, перед древними образцами которого благоговела художница. На стыке крестьянской и религиозной темы — написанный на сюжет Апокалипсиса программный цикл «Жатва», давно разбросанный по разным музеям (от Омского музея изобразительных искусств до Центра Помпиду) и впервые со времен прижизненных выставок собранный вместе. Цвет, о котором говорил Гончаровой Ларионов, звучит в ее полотнах первой скрипкой, усиливая впечатление от лапидарных форм.
В 1900–1910-е годы Гончарова была участницей всех главных авангардных выставок не только в обеих российских столицах, но и в Париже, Мюнхене, Лондоне, Берлине. Ее персональные показы неизменно становились событием, сенсацией или скандалом. После однодневной выставки 24 марта 1910 года в Обществе свободной эстетики в Москве ее привлекли к суду по обвинению в порнографии. Ее религиозные композиции удалялись полицией с вернисажей и запрещались цензурным комитетом Священного Синода. Она же воспринимала это спокойно, говорила: «Если у меня и происходят столкновения с обществом, так только из-за непонимания последним основ искусства вообще, а не из-за моих индивидуальных особенностей, понимать которые никто не обязан». Кто из нынешних художников способен сказать о себе такое?
После путешествия в Испанию Гончарова часто пишет ее жительниц, по-разному варьируя мотив. «Весна. Белые испанки». 1932
Государственная Третьяковская Галерея
Русская в Париже
После успеха московско-петербургской ретроспективы 1913 года на Гончарову посыпались заказы. Один из них — на оформление балета Римского-Корсакова «Золотой петушок» в постановке Михаила Фокина — пришел от импресарио Сергея Дягилева. Премьера в Гранд-Опера в Париже принесла фантастический успех и признание, Париж влюбился в «русский стиль». Этот успех предопределил дальнейшую судьбу художницы: оформление следующих спектаклей не могло базироваться ни на чем другом, и Гончарова так и осталась навсегда русским художником, не слившись с космополитами «парижской школы». Хотя, оказавшись в Париже, этой Мекке художественной жизни первой половины XX века, она впитывала все, что видела вокруг, и переносила на холст — работы, навеянные то Дюфи, то Дали, то Таможенником Руссо, есть в экспозиции, интересные не столько самобытностью, сколько как свидетельство ее творческой кухни.
Самое яркое художественное явление этого периода — цикл «Испанки», который, как и «Жатва», впервые собран вместе в значительном объеме. После путешествия в Испанию в 1920–1930-е годы она пишет их снова и снова. С одной стороны, ее привлекает образ — то гордый и неприступный, то женственный и легкий. С другой — бесконечная декоративная игра орнаментов и форм, собственные кружева, которые она плетет на холсте из мантилий и вееров, в духе кубизма дробя плоскость картины.