До войны Юзефово большое было. А уже как после экспедиции вернулись, то одна баба да двое ребят, а так все не вернулись, все погибли они…»
Галина Ивановна Черевака, 49 лет. Ясковичи Солигоского района Минской области.
«…Приехал карательный отряд и начали жечь. Как стали жечь, дак мы повыходили во двор. Зажгли вперед свекрову хату. Мы повыходили во двор, а они давай загонять в хату. Эти дети взялись за юбку да так кричат, — так кричат, а они:
— Швек, швек! — в хату, и все. — Вы все партизаны, мы вас всех унистожим!..
На хуторе у нас было три хатки. Со мной было трое детей и мое на руках.
— О, когда, говорю, детки, нам смерть!
Дети кричат, что не дай бог. Потом гнали этот скот весь. Кабан утек. Они давай кабана стрелять. А я ничего не помню, так растерялась. Одна и четверо детей. Ну, давай они кабана стрелять. А свекор, как стали кабана стрелять, дак он упал за забором. А пока они кабана стреляли, мы давай отходить, и в лес вошли.
Детки голые были. Стреляют. Я говорю:
— Детки, падайте.
Они падали.
А на хуторе никого не осталось. Одну мать забрали корову гнать, а ребеночек ее остался. Дак мой старший говорит:
— Мама, давай заберем и его.
Я говорю:
— Бери, если будешь носить.
У меня уже свой был, полтора года, ребенок, на руках. Одному было три года, а хлопчику четыре. Еще одному шесть лет.
А в лесу двух хлопцев увидела. Когда вошла в лес, так рада: где бы какой свежий след увидеть. Я кричу:
— Коля, Адам, вы где больше людей не видели? Под елкой я детей положила, и двое суток мы сидели.
Целые сутки они ничего не просили. А уже на другие сутки стали просить:
— Мама, тетя, мы хочем есть!.. Потом говорят:
— Наша бабушка столько хлеба партизанам пекла, в сенцах лежал. Неужели там нема?..»
Александра Григорьевна Глушанина, 45 лет. Иканы Борисовского района Минской области.
«…А около нее осталась девочка, семь лет. И вот, известно, дитя… Как вскочили, она как стала кричать, дак и девочку добили…
А у нее ноги были больные, она не могла идти, дак они пришли, по ногам постукали и стали накрывать соломою. Натаскали соломы, сами отошли, разожгли на дворе костер, взяли гармошку и стали играть. Стало вечереть.
„Ну, будут жечь…“
Стало вечереть, она тогда подползла к забору, и раздвинула этот забор, и утекла в картошку.
Тут пустили они сыщика, это собаку, овчарку. А она уткнула в кожух лицо, чтоб не дышать…
Прошло несколько минут, и эту овчарку они позвали к себе. Свистнули.
„Ну, я тогда, — говорит она, — поползла в кусты. Темно стало, боюсь лежать в кустах — прямо на обмежке легла и лежу“.
Утром опять стали стрелять. Они стали уже гореловцев бить.