Люди Кичиги занялись веревкой. Эксперты сообщили, что оба куска — из квартиры Калюжного и с чердака — являются частями одного целого. Оба куска имели одинаковое, левое, направление крутки. И тот и другой обрезки включали по три каболки. Цвет у них был светло-серый, а поверхность чиста и не истерта. Оба куска имели одну форму поперечного разреза — без пустоты между каболками. Волокна из конопли содержали почти одинаковую примесь костры. Концы обоих кусков точно совпадали.
Калюжный, узнав заключение экспертизы, упал духом, но продолжал запираться.
Смолин рассказал Калюжному, как тот пил водку у реки, о чем они говорили там, как пытались открыть квартиру.
И тогда Калюжный выдал сообщников.
По его словам выходило, что главарь шайки Рысев — мрачен и злобен до крайности. Он нигде не живет подолгу, и никто не может сказать, где он сейчас. Разве только Дуся. Та знает. Но не скажет. Любит его.
Вооружен Рысев двумя пистолетами и ножом-кастетом, и ослушаться его слова никто не может. И Калюжный, и убитый Шиян не хотели опять идти в квартиру полковника, но Рысев только мрачно посмеялся над ними.
Наблюдение за жильем Дуси ничего не дало. Рысев туда не шел.
Никаких писем не поступало и на имя Калюжного. И только через месяц из соседнего городка на главпочтамт, до востребования пришла открытка:
«Буду у Дуси пятого. Зайди повидаться. Папа».
От вокзала к дому Черной Дуси вела неширокая извилистая улица. Она была бы совсем пустынной в этот ранний утренний час, если б не автомашина, застрявшая при выезде с одного из дворов.
Видно, во двор привозили уголь, — грузчики с ног до головы были в черной пыли. Теперь они помогали шоферу, свирепо накручивая рукоятку. Но машина не заводилась.
Около восьми утра, почти вслед за приходом первой электрички, на улице появился одинокий путник. Это был мрачный человек огромного роста, быстро и сосредоточенно шагавший от вокзала.
Вот он поравнялся с машиной и стал обходить ее в просвете между стеной и бортом.
В то же мгновенье грузчики метнулись к прохожему, железно схватили его за руки и втолкнули в кабину.
В управлении, отмываясь от угольной пыли, Анчугов весело косился на Смолина:
— Заарканили душегубца!
Смолин, растиравший полотенцем жесткие мускулы на груди, улыбался:
— Первое доброе дело на твоем счету, Иван Сергеич.
— И комар лошадь свалит, коли волк пособит.
Покончив с умыванием, Смолин позвонил дежурному:
— Ждет? Хорошо. Проведите его ко мне.
Через несколько минут в кабинет вошел Останин. На этот раз он был в рабочей куртке и серой промасленной кепке. Эта одежда прочно шла к его крупной фигуре, к таким же крупным рукам и к серым глазам, похожим на сталь, с которой он имеет дело. И, может быть, поэтому от его фигуры веяло уверенностью, хоть Смолин и увидел сразу: волнуется.