«Я сказал Кобе о своем решении выехать в Питер и об обстоятельствах, вынуждающих меня предпринять этот шаг.
— Да, надо ехать, — произнес Коба…
Внезапно Коба вышел в другую комнату. Через минуту-две он вернулся и протянул мне деньги. Видя мою растерянность, он улыбнулся.
— Бери, бери, — произнес он, — попадешь в новый город, знакомых почти нет. Пригодятся… Да и семья у тебя большая…» («Пройденный путь»).
В Питере Сергей Яковлевич устроился мастером в Общество электрического освещения. «Работал он всегда увлеченно, его ценили как превосходного техника и знатока своего дела. В Петербурге у дедушки с семьей была небольшая четырехкомнатная квартира, — такие квартиры кажутся теперешним профессорам пределом мечтания… Дети его учились в Петербурге, в гимназии, и выросли настоящими русскими интеллигентами, — такими застала их революция 1917 года…» (С. Аллилуева. «Двадцать писем к другу»).
Честность и порядочность деда, о которых пишет Светлана, не изменили Сергею Яковлевичу ни тогда, когда в 1932 году по милости его друга Сосо свела счеты с жизнью дочь Надежда, ни тогда, когда в 1937 году арестовали мужа его дочери Анны.
«Я помню только, что бабушка и дедушка жили постоянно у нас на даче в Зубалово… Они сидели за столом вместе с отцом, которого дедушка называл Иосиф, ты», а бабушка «Иосиф, вы», а он обращался к ним очень почтительно и называл их по имени и отчеству. Так было, я помню, и после смерти мамы… В силу своей деликатности и чрезмерной щепетильности дедушка никогда не спрашивал отца о судьбе своего зятя Реденса, хотя судьба его собственной дочери, Анны, разбитая жизнь ее и ее сыновей его очень тревожили. Он только тихо и молча страдал от всего этого и насвистывал себе что-то под нос, — такая у него появилась привычка» («Двадцать писем к другу»).
Действительно, как вместе со Светланою не поразиться этой необычайной «деликатности» и «щепетильности» прирожденного бунтаря? Он не был деликатен ни с губернатором, ни с начальником тюрьмы в прежние времена, но по отношению к фактическому убийце своей дочери Сергей Яковлевич обнаружил эти прекрасные качества во всей полноте.
Психологически это действительно феноменальная ситуация. Та же Надежда Мандельштам в своей книге воспоминаний рассказала об одной женщине, чей муж по доносу был арестован и сгинул в лагерях. Доносчик являлся к ней очень часто с утешениями и советами, и бедная женщина не смела и пикнуть о том, что ей известно, по чьей милости взят НКВД ее муж. Люто ненавидя этого Иуду в душе, она молчала.
Но в этом случае имеет место хотя бы внутренний протест, чего не позволил себе Сергей Яковлевич, — такова была его «природная мягкость». А ведь дочь Надя наверняка рассказывала отцу о том, как ей трудно живется… Может, Сергей Яковлевич, подобно герою романа Владимира Успенского «Тайный советник вождя», тоже считал Надю виновной в том, что она «не поняла своего великого предназначения»? Сколько же виновнее была супруга самого Аллилуева, мать Надежды, изменявшая ему, но он все прощал по великодушию… А вот у его зятя не хватило души простить Надю, наставить ее на путь истинный, вследствие чего она застрелилась, — очевидно, такая версия устраивала Сергея Яковлевича…