Хотя, может быть, и не было никакого плана. Или я не мог быть для него на расстоянии тем, чем был вблизи, в тёмной съёмной квартире с капающими кранами и допотопной гэдээровской стенкой; во время длинных прогулок по набережной и мосту между правым и левом берегом; с общими приятелями в «Трубе», где мы неизменно заказывали под водку грибное ассорти. Во всем была какая-то обречённость, а может быть, грусть скорого расставания.
Так или иначе, я оказался способен терпеть дольше, чем он. Через месяц Тимка познакомился с неким пловцом и всё чаще испытывал по телефону мои нервы рассказами о его замечательной фигуре и прекрасных глазах. Как-то незаметно пловец переехал жить к Тимке.
По необъяснимым причинам мужчины разбегались от меня, — сначала мой зрелый и мудрый муж, потом юный и легкомысленный Тимыч… И тогда я — от скуки, отчаяния, недотраха или всего этого вместе, — подпустил и прикормил Якоба, славного немецкого мальчика с подоконника не менее славной обсерватории Эппендорф.
Известие о том, что Тимка, несмотря на свою новую любовную жизнь, намерен воспользоваться моим прежним обещанием и приехать на Рождество, Якоб воспринял философски: он собрал вещи и переехал ко мне, чтобы держать ситуацию под личным контролем. Мне предстояло провести самые дурацкие в моей жизни, полные хаоса и стресса, Рождество и Новый год.
Сюрпризы начались с первых минут. Юноши наотрез отказались пользоваться языком международного общения и объяснялись исключительно через меня: «Что ты ему сказал?» — «Я перевел, что он спросил, когда ты спросил, что он сказал…»
В пяти часовых зонах Тимку ждал верный пловец, но при виде того, как Якоб, мальчик с подоконника, берет меня на улице за руку, тесно прижимается в метро, шепчет какую-то ерунду, норовя прикусить мочку уха, в его глазах вспыхивали колючие искры. Рождённая в муках культурная программа летела к чертям. Тимка старательно подавлял зевки на выставках, и было неясно, вынесет ли он симфонический концерт. Якоб, со своей стороны, ныл, что нельзя же так много ходить пешком; и перекусывать надо не на ходу, а в каком-нибудь добропорядочном заведении, в крайнем случае — дома, чем-нибудь горячим с салатом и бокалом вина.
Первые два дня Тимка шарахался от людей, редко открывал рот и боялся потеряться в городе. Но, как известно, лучший способ научиться плавать — оказаться совершенно одному на середине реки. И когда на третий день нашего сосуществования мне понадобилось разобрать почту и написать несколько писем, Тимка был вытолкнут за дверь: «Ты идёшь гулять! Садишься на метро и едешь в Санкт-Георг. Там много книжных магазинов, ха-ха. И гей-баров.