Встречи. Спустя два года увидел вернувшегося из Индии F. Амзеля. Мы поздоровались, он был в каких-то старомоднейших (либо суперстильных) купальных трусах в серую полосочку и в соломенной шляпе. С красивым и манерным мужчиной — а я думал, что он вернулся к женщинам или воздержанию. Бывает, что мы недоблагодарим. Реже бывает, что благодарность неуместна — зачем благодарить воду за то, что она мокрая, или ветер за то, что он свежий? Я мог бы рассказать F., что переломилось во мне к лучшему за пару недель знакомства с ним, но вряд ли его это хоть сколечко интересует. Он такой — прекрасный и неодушевленный.
Я разговаривал с видеооператором, который снимал и запомнил меня на европрайде в 2004-м.
И странное. Валяясь на своем пледе, я в какой-то момент зафиксировал, что меня внимательно рассматривают. Рядом на корточках сидел парень в безупречно белых брюках и строгой чёрной рубашке. Он не стал отводить взгляд. Я спросил: «И не жарко в строгом?» Парень на минуту задумался: «Да, жарко. Но ничего не могу поделать». Возникла пауза, мне нужно было обдумать message этого сообщения. И тогда он ещё внимательнее посмотрел на меня и сказал: «Если бы я выбирал тебе имя, то назвал бы тебя Тадзио».
Я озадачился: «Кажется, имя не подходит мне по возрасту…» — «А сколько тебе?» — «Мне тридцать». — «Вот не подумал бы». — «А тебе?» — по лицу я предположил бы, что ему не больше двадцати пяти: нежная кожа, в уголках глаз ни единой морщинки, чуть вьющиеся волосы, прикрывающие виски и лоб. «О, я гораздо старше тебя, — совершенно серьёзно ответил он. — Дело в том, что я и есть Густав, Густав Ашенбах». Я встретил его взгляд — серьёзный и спокойный.
«Знаешь, здесь необыкновенная природа. Когда я вижу всех этих людей и то, чем они занимаются, нисколько не удивляюсь…»
На это я, стараясь улыбаться, показал ему своё ободранное запястье: «Да, я тоже чувствую что-то в самом воздухе. Вот, мне захотелось залезть на дерево — такие хтонические силы здесь». — «Хтонические? — переспросил Густав. — Ты говоришь по-гречески?» — «Вообще-то я просто перелез по той большой ветке на другую сторону канала и спрыгнул; но это почему-то собрало зрителей, и я, болтаясь в воздухе перед прыжком в крапиву, представлял себя привязанным к жертвеннику, под которым вот-вот зажгут огонь». Теперь говорил я, а он молчал.
«Посмотри», — захотелось мне показать Густаву ещё что-то. Рядом со мной цвёл боярышник — в Боберге его много, и в эти дни всё пропахло его лёгким запахом. Я тронул ветку, на меня посыпались кремовые лепестки… «Как жаль, как жаль, что мне уже пора», — сказал Густав, протянул руку и провел мне по волосам, собирая опавший цвет. «Но подожди… Хочешь, я тебе ещё что-нибудь расскажу или подарю?» — я сделал, возможно, и немного дешёвый, но однозначно понятный жест: рука, записывающая на листке номер. «Нет, мне действительно пора. Но мы ещё увидимся, обещаю». Я больше ничего не успел сказать — он встал и, честное слово, исчез. Может быть, я смотрел против солнца и упустил момент, когда он слился с каким-то лучом или самим солнечным диском.