– Но это не флакончик ведь, госпожа!.. – Яша просто взмолился – ему было столь хорошо, что вздутый хуй, не успев и опасть, лишь подрагивал, чуя вновь подступающую к нему силу…
– Яша, но как же так? – княжна Натали продолжала держать в руке всё твёрдый и твёрдый пульсирующий ствол: вот, к примеру, у Александера, она верно помнила, после проливки всегда наступало мягкое сдутие; в пизде всё ощутимее взволновалось и словно почёсывалось…
– Госпожа… Станьте ладушкой!.. – молвил вдруг Яша-лакей.
И ему даже не пришлось разъяснять таившийся за фразою смысл – княжна Натали отпустила его и прогнулась очень наскорую, подставляя мяконький зад под усердного содрогателя… Яша подсел под неё, приобняв за лакому грудь и резво толкнулся ей внутрь розовым скользким своим торчуном. Хуй довольно легко разобрал себе путь, и княжна была поражена в этот раз вместо боли настолько прекрасными чувствами, что обернулась, даря ласковый взгляд верному Яше-слуге. Тот быстро задёргался согнутым станом под ней, доводя до кипения страсти дыхание обоих юных сердец. Время утратило силу над ними, и улыбающийся Яша услышал лишь, как закричала звонко в голос его госпожа княжна Натальенька, да почувствовал, как туго хватается, будто рукой, за хуй его и без того узкая девичья пизда... Яша заплясал побыстрей и прилип к голой заднице вовсе – ещё один пенный поток полился навстречу порыву страсти княжны, и Яша-лакей, ровно ей в тон, застонал…
– А что, Натальенька, кричала ли ты пред обедом за полчаса или мне померещилось? А, коли так, так и зачем? – вопрошал за обеденным столом почтенный глава семьи, добрый папенька княжны Натали, великий князь Йори Ихарович, отведывая гамбургских штучков уготованных на кухне Порфирией. – Подай, Яшенька, мне вон ту!
– Что Вы, папенька! Всё померещилось Вам! – живо откликнулась княжна, озорно сверкнув глазами на прислуживающего папеньке Яшу. – А если и вскрикнулось раз-другой, так разве теперь и упомнится мне, по причине какой? Яша, будь добр, и мне ещё одну такую сладкую палочку!..
И начались у юной княжны Натали превесёлые времена.
«Нынче заново был приглашён я с дорогими приятели моими в столичный экскурс и вынужден был к отданью визита книягине Левшиной. У неё кучерява пизда, сын Алексис – поэт, и мягко-страстные губы, что между ног… Питенбурх в наводнении, и оттого до самого до утра безотлучно пребывал между тех я райских кущ у княгини самой и у замужней дочери её Кларите!», сообщал теперь в письмах возлюбленной Александер порой в перемежение к обычным меж ними «целую-люблю».