- Чиго? – сказал он, и я подумал – до чего же он похож на Вовку из моего когда-то ведь всё-таки бывшего детства…
- Разреши мне поцеловать мизинец твоей левой ноги… - я больше не допускал в себе тона высшего, чем тон его – мною возлюбленного…
- Чё, дурак? Щекотно же! – он задёргался и захихикал, как лох.
- Заткнись и терпи! – я парировал, мне ведь тоже ещё нелегко. – Мы теперь гамасеки как! Непроста она – жизсть гамасецкая… - заключил я уже философски, проникаясь собою и языком под его исцарапанные и сбитые вечно коленки.
- Я тебя тоже люблю!.. – на одном из щекотных хихиканий выдохнул вдруг как идиот.
- Соси, пиздюк! – это был наш последний шанс.
Я подбирался к паху… Он пах… «Даже пидары с нас никудышные, вот хихикаемся, а подмыхи небось не стрижём, а и верно ведь – на хуя!», подумалось ещё в напослед злой и уже нам чужой волной… Всё просто, понял я, надо любить то, что есть и случилось – обрёл…
Оно было то счастье передо мной и со мной… Лежало, валялось в объятиях и не помышляло более о войне… Как и я… И мы бы воняли, наверное… если бы мы были козлы… Но мы пахли… Небесными травами и любовались о ток наших тел… Хоть ты смейся теперь, а хоть нет, а мы ведь теперь – гамасек…
И мы с тобой – выйграли…
P.S. А так я вас сильно люблю, что и про лето бы написал и про весну, но потом как-нибудь… И не спрашивайте меня больше про Гагарина, хочу я быть космонавтом и лётчиком или не хочу, потому что я хочу больше всех знать какого всё-таки цвета волосы у вас на пизде, а вы меня не любите, не любите! Не любите!!!»
…По омрачённому взору своей ненаглядной Малыш понял, что подошёл черёд разбора его «работы». Он мгновенно сник, вспоминая свои вчерашние изыски и попытался врасти как-нибудь поудобней и понезаметней в серую поверхность своей заслуженно-задней парты… Учительница осторожно, двумя пальцами, как ядовитую змею, взяла пластик-файл с отпечатанным сочинением Малыша, перевернула страницу, ещё раз заставляя себя погрузиться в бездны мракобесия, царящие в душе безнадёжно больного всевозможными сексуальными направлениями и отклонениями ребёнка… Она тяжело вздохнула (Малыш посерел) и вдруг, легко улыбнувшись, сказала:
- Каштанового, Малыш! Тёмно-каштанового!
Малыш почувствовал разверзающееся над ним небо… Он был лишь страшно напуган пока и всё никак не мог, и не мог, и не мог разобрать – ангелы снизошли за ним, наконец-то, с небес или зевс-громовержец решил покарать его в очередной раз своей недрогнувшей молниеисточающей дланью… Он лишь юркнул, как всегда в состояниях тихого ужаса, под парту совсем… Под дружное похихикивание ничего не понявшего, но традиционно не упускающего случая повеселиться над Малышом с каким-то из его вечных сексуальных проколов, 5-го «б» класса.