Но она сделает это. Как-нибудь она встанет на ноги и отплатит этим добрым людям за все те годы презрительного отношения. Как-нибудь она искупит свою вину.
Лине осторожно спустилась по лестнице, подобно пловцу, приближающемуся к пруду с холодной водой. Щербатый мужчина выскочил вперед и схватил ее за руку, сжал ее своими пухлыми лапами и осторожно потряс. Сначала у нее перехватило дыхание, она испугалась, что он собирается сделать ей больно. Но его глаза светились дружелюбием. Она улыбнулась и отняла руку, положив ее на головку застенчивой маленькой девочки. Высохшая старуха подступила к ней и благодарно обняла Лине. Малыш, старательно сосавший палец, потянул ее за юбку.
Все оказалось не так страшно, как она ожидала. Она двигалась сквозь толпу, словно раздвигая воду, здесь касаясь плеча, там попадая в дружеские объятия, все глубже и глубже заходя в самую середину толпы собравшихся. Но она не испытывала ни страха, ни отвращения. Они были всего лишь людьми, даже в своих замасленных фартуках и с грязными руками, немытыми волосами и голыми ногами и руками. Они были ее людьми.
Она все еще плыла на волнах доброжелательности и благосклонности, когда взобралась на повозку, на которой ей предстояло совершить поездку в замок де Ваэров. Цыгану придется изо всех сил подгонять пони, если они хотят добраться туда до полуночи. К счастью, погода была хорошая — дождей, которые могли бы превратить дорогу в непролазное болото, не предвиделось.
Мимо них проносились клены, дубы и березы, а повозка мчалась по дороге. Даже весело чирикающие воробьи не могли угнаться за ними. Запах сырой земли и нежный аромат цветущих яблонь обволакивали их подобно мимолетным воспоминаниям. Редкие облака над головой казались им кочевниками, путешествующими по небу, небу, которое было почти такого же цвета…
Внезапно Лине всхлипнула. Цыган натянул поводья, останавливая лошадь, и встревоженно повернулся к ней.
— Что случилось? — спросил он.
Как она могла объяснить? Это казалось ей таким незначительным и банальным.
— Моя голубая камвольная ткань… — заревела она. Внезапно на ее плечи обрушилась тяжесть всего, что она потеряла за последние годы, — ее отец, ее титул, ее склад, ее ткацкие станки… Но в этот момент самой горькой потерей представлялась ей драгоценная голубая камвольная ткань, шерстяная ткань, выкрашенная редкой итальянской краской, ткань цвета его глаз. Это было глупо, она знала, эта потеря была незначительной перед лицом намного более серьезных утрат, но она не могла сдержать слез.
— Ее больше нет, — всхлипывала Лине, закрыв лицо руками. — Моей голубой камвольной ткани больше нет.