— Довольно много. — Элла подставила лицо к солнцу. — Моя мать от нее без ума. — Она понизила голос. — Эта Эла, представь себе, была первой женщиной-шерифом в Уилтшире! Она присутствовала при подписании Великой хартии![13]
Порыв ветра бросил ей в лицо темный волос.
— Львиное Сердце отдал ее Лонгспе в жены, когда она была еще совсем юной. Мама говорит, что, хотя он был намного старше ее, они жили друг с другом очень счастливо. И что у них было восемь детей. Но потом корабль Уильяма утонул, и, поскольку Эла была графиней Солсберийской, ее хотели принудить снова выйти замуж. Она сказала: «Нет. Уильям не умер. Вы еще увидите. Он вернется» — и была права. Но когда он наконец вернулся, то совершенно внезапно скончался. Эла вынула его сердце и похоронила в Лэкоке. Так же она поступила позднее с сердцем своего младшего сына. А потом в один прекрасный день постриглась в монахини.
Солнце исчезло за деревьями, и я, озябнув, поднял воротник куртки. Сад позади нас наполнялся тенями.
— Тогда ничего удивительного, что у него такой печальный вид, — пробормотал я.
Элла прогнала со своей коленки осу.
— Цельда говорит, у всех призраков печальное прошлое, с которым они просто не могут смириться.
Старик поднялся и пошел со своей собакой домой. Лебеди уплывали по ручью прочь, а мальчишки, игравшие в футбол, исчезли. Мы с Эллой, казалось, были единственными живыми существами в мире.
— Мне пора, — сказала Элла. — Врач велел мне следить, чтобы Цельда не проводила слишком много времени на ногах. Словно она станет меня слушаться! — Она положила мне руку на плечо. — Держись сегодня вечером подальше от раскрытых окон!
Мне было трудно себе представить, что закрытые окна смогут удержать привидения, но я кивнул.
— Позвони мне, — сказала Элла. — Вот. Это Цельдин телефон. А это — моих родителей. Они вернутся завтра домой.
На этот раз она написала не на моей руке, а на клочке бумаги. Всунув мне его в руку, она соскользнула со стены.
— Йон… — Голос Эллы внезапно перешел на шепот.
Я сунул листок в карман штанов.
— Что? — Я обернулся.
Между розовыми кустами Альмы Поппельуэлл стояли две собаки. У Поппельуэллов не было никаких собак, не говоря уже о целых двух, да еще черных как ночь.
Элла кусала себе губы. Это был первый раз, когда я видел на ее лице страх.
— НЕНАВИЖУ собак! — прошелестела она.
Я бы не сказал, что они походили на обыкновенных собак, но оставил это при себе. Шерсть у них ощетинилась, как у настоящих, но у обычных нет красных глаз и они не бывают высотой с телят. Кем бы они ни были, они оскалили зубы, словно поняли, что сказала Элла.