– Я же сказал, вам заплатят, – процедил сквозь зубы полицмейстер.
– Вот и ладненько, вот и ладненько! – Хвостов принялся насвистывать что-то веселое.
– Господи, – прошептал Нижегородцев, – это не человек, это похоронные дроги, поставленные вертикально!
Фельдшер смочил спиртом кусок ваты, торопливо помазал внутреннюю часть локтевого сгиба больного, спрыснул шприц и умело ввел иглу в вену.
Нервно прокашлявшись, полицмейстер спросил у Хомякова:
– Мы уже можем работать?
– Думаю, да.
– Приступайте, Вениамин Янович!
– Вы слышите меня? – склонившись над самым ухом сумасшедшего, спросил Круше.
– Да, – каким-то ясным и звонким, почти детским голосом ответил безумец.
– Откуда вы знали, что будут убийства?
– Мне сказала Лена.
– Это вы нарисовали червового туза?
– Нет.
– А кто?
– Наверное, граф. Он мучил Леночку, долго-долго, всю ночь…
– А почему ваши руки были испачканы углем?
– Это она…
– А где живет Лена?
– Вы тоже будете издеваться над ней?
– Нет, конечно нет, милейший. Вы только скажите!
– Она живет… на облаке, она… там… она… там… она… там… – бормотал он бессвязно.
Стильванский не выдержал и негодующе воскликнул:
– Видите, я же предупреждал вас, что это бессмысленно! Бессмысленно! Вы это понимаете?!
– Не мешайте работать! – огрызнулся полковник. – Завели граммофон! Уйдите!
– Что?! Да как вы смеете! – задыхаясь от гнева выкрикнул доктор, и у него на лбу шнурком вздулась толстая багровая вена. – Да ведь это вы… вы – безумец!
– Смотрите! Смотрите! Его надо спасать! – забеспокоился Нижегородцев.
Расширенные зрачки больного стали закатываться, лоб покрылся липким потом, лицо стало синеть. Он продолжал бормотать бессвязный набор каких-то слов, из которых слышалось только: «Лена, Леночка… Ленуся…» Несчастный задыхался. Стильванский бросился к шкафу, схватил с полки заранее заготовленный шприц и ввел содержимое в вену.
– Глюкоза, – единственное, что у меня есть, – в сердцах выговорил врач. – Принесите лед! – крикнул он надзирателям и начал делать массаж сердца.
Ардашев, Нижегородцев и полицейские напряженно вглядывались в каменное лицо, как им казалось, еще живого человека. Доктор старался изо всех сил, и вскоре ему на смену пришел Нижегородцев.
– Хватит, Николай Петрович, – Стильванский сокрушенно мотнул головой, – пульс не прощупывается. Он мертв.
Фартушин смотрел в потолок широко раскрытыми глазами. В комнате стало тихо, и было слышно, как на соседней кровле плачет и надрывается сыч.