Клотильда собралась расплатиться за кофе, но Пикассо ей не позволил. Женщины пошли к выходу, оживленной жестикуляцией привлекая к себе внимание редких посетителей, а Пикассо остался доедать свой блин, не чувствуя вкуса. Его не покидало изумление, вызванное улыбкой Алисы и той искры сообщничества, что согревала обеих сестер. Стоило ей чуть ослабнуть у одной, вторая немедленно раздувала ее снова. Он спросил кофе, расплатился по счету и покинул кафе. Солнце скрылось, и вмиг посеревшее небо стало цементной тучей валиться на опустевший городок, жители которого дружно, как по команде, разошлись по домам — обедать.
— Приехал все-таки! — воскликнула Клотильда, заходя в гостиную.
Она бросилась к дяде Анри и расцеловала его. Алиса следовала за ней, не спеша бурно выражать чувства. Как выяснится впоследствии, обеих поразило жуткое сходство Анри с их отцом, благодаря которому им не составило никакого труда представить его себе постаревшим, хоть они не виделись целых пять лет. Родной брат человека, которого сестры сильно не любили, Анри Кантор был вынужден терпеть ничем не объяснимое презрение со стороны племянниц, а также их мужей и детей. Впрочем, в отличие от брата, лично он никого не заманил на тонущий плот и никому не испортил жизнь, потому что остался холостяком. Этот постаревший юнец — тощий, голенастый, длиннолицый, частенько замиравший с разинутым ртом — был всего на двадцать пять лет старше Алисы, но ей казалось, что их разделяет по меньшей мере век.
— Ну как погода в Ла-Боле? — спросила Клотильда, взбивая рукой слежавшиеся диванные подушки и поднимая в воздух мириады серебристых пылинок.
— С утра, когда я выезжал, шел дождь со снегом, — с терпеливым добродушием доложил Анри.
Несколько лет назад Клотильда с Пьером помогли ему с продажей дома в сосновой роще, содержать который дяде стало не по силам. «Дельце провернули что надо!» — хвасталась тогда Клотильда, благодаря усилиям которой клиент в кои-то веки выиграл, а не проиграл. Трехкомнатная квартира «с видом на море» позволила этому любителю строгих костюмов продолжать жить, как будто ничего не изменилось, среди открытых купальников, парусных досок и лоснящихся кремом для загара спин, с высоты своего балкона презрительно поглядывая на шумную суету отпускников. Впрочем, он сердился на племянницу, «загнавшую» его в «кошмарную дыру», населенную горластыми обитателями Нанта, имевшими милую привычку полуголыми, в песке, вваливаться в лифт, из которого целый год не выветривался тошнотворный запах синтетического кокосового масла. Зимой Анри, одинокого в продуваемом всеми ветрами орлином гнезде, начинали одолевать страхи. Он читал трудные романы, слушал симфонии Бетховена и усугублял свою глаукому, рассматривая репродукции с полотен мастеров в роскошных альбомах, стоивших ему дома. Алиса относилась к его упрямству с уважением. Она могла бы стать союзницей своего эксцентричного дяди, но их инстинктивно шарахало друг от друга, как часто бывает с неуверенными в себе и оттого чуть циничными самоучками, с испуганным неудовольствием узнающих в поверхностных суждениях другого собственные мысли. Клотильда считала его «размазней» и презирала за жалкую манеру ловить чужие взгляды в поисках простаков, согласных выслушивать его бредни. Все всегда старались от него отделаться, как от болтливого ветерана или клошара, и только Алиса иногда находила толику интереса в слегка завиральных речах старого зануды. «Среди любителей я — специалист, среди специалистов — любитель», — повторял он «подаренную» Алисой реплику из фильма Феллини, превратив ее в личный девиз.