— Тетя Фига вот-вот подъедет. — Он бросил взгляд на часы. — Ну ладно… — Разогнулся, сделавшись похожим на длинную рептилию, и ушел, оставив Алису наедине с дядей.
— Печально все это… — со вздохом произнес Анри. — Ваша несчастная мать…
— Наша несчастная мать умерла, потому что пила как лошадь, — не дала ему закончить Алиса, терзавшая в тарелке апельсиновую корку.
— А виноват в этом мой брат! — подытожил он.
— Не уверена, — возразила она.
Ей ужасно не хотелось затевать разговор о родителях. С раннего детства она привыкла сжимать зубы при малейшем упоминании о них. Пакт, который ее мать заключила с дьяволом, оказался сильнее любых предвидений, любых надежд, любых компромиссов. Перед мощью этого союза отступали все и вся. Алиса снова как наяву представила себе эту упрямую женщину, с вечной сигаретой, приклеенной к правой руке словно шестой палец, которая с легкостью переходила от смеха к слезам, как будто смотрела мелодраму, передаваемую по одной ей видимому каналу. Две-три попытки вовремя предотвращенного самоубийства — и окружающие оставили ее в покое, перестав допытываться, что она с собой вытворяет. Ее побаивались. Клотильда первой научилась распознавать, пила она или нет. Ей для этого хватало сущей малости: услышать, как мать отвечает «Алло!» по телефону, с каким лицом отпирает дверь дочерям, вернувшимся из школы, что играет на рояле в гостиной. Провести Алису было гораздо легче, очевидно, потому что та охотно поддавалась на обман. Однажды она сидела у матери на коленях и слишком поздно ощутила мерзостный спиртной запах, а вслед за тем услышала ее дурашливый смех. Она довольно долго воспринимала мать как двойственное существо, которое с годами все чаще выступало в наиболее ненавистной ипостаси, чтобы в конце концов сохраниться в ней навсегда. Алиса до сих пор помнила жгучий стыд, который охватывал ее при виде матери, затевавшей свару с продавщицами и способной отмочить что угодно перед кем угодно, в мгновение ока обернувшись умственно отсталым ребенком. Когда они учились в лицее, Клотильда запретила сестре приглашать домой подружек. Они понятия не имели, какая у них мать, а она к тому времени уже бросила уроки музыки, с раннего утра «наливалась по самое не могу» и терроризировала соседей громовыми записями симфоний Моцарта, которые в подражание своему кумиру Караяну сопровождала собственными комментариями завзятой меломанки. Алиса плакала, а Клотильда строго отчитывала мать, словно маленькую девочку — врунью, грубиянку и драчунью, после чего прямо в одежде укладывала ее спать, иногда часа в три дня. Та отрубалась на сутки, а потом просыпалась свеженькая как огурчик и готовая начинать все по новой.