Однако гнев королевы вызывали не только Тори. По мере приближения свадьбы она становилась все резче и деспотичнее. Королева Аделаида ее раздражала. Король Леопольд тоже проявлял в письмах «невежливость». «Дорогой дядя, — сказала она Альберту, — уверовал, что должен распоряжаться всем на свете. Однако, — резко добавила, — в этом нет необходимости». Даже сам Альберт был не безупречен. Увлекшись кобургскими делами, он не придавал особого значения происходящему в Англии. А в это время возникли проблемы с формированием его двора. Ему высказали мнение, что не следует окружать себя ужасными вигами. Возможно, это и справедливо, но он не понимал, что единственной альтернативой ужасным вигам были не менее ужасные тори; к тому же, было бы совершенно противоестественным, если бы его джентльмены начали голосовать против джентльменов королевы. Он пожелал назначить себе личного секретаря. Но как не ошибиться в выборе? Никто, безусловно, не мог дать лучшего совета, чем Лорд М., а Лорд М. предложил ему своего собственного личного секретаря — Джорджа Ансона, убежденного вига. Альберт пытался возразить, но безуспешно; Виктория просто объявила о назначении Ансона и дала указания Лейзен написать принцу и ознакомить его с деталями.
В следующий раз он озабочено написал о необходимости соблюдения придворными моральной чистоты. Ученица Лорда М. сочла Альберта слишком уж строгим и в краткой англо-немецкой записке изложила свое собственное мнение. «Мне очень нравится леди А., — написала она, — только она бывает немного зла и слишком резка с окружающими, что, конечно, неправильно; я думаю, мы должны терпимее относиться к другим, хотя, конечно, если нас не наставлять на путь истинный, мы вообще можем зайти невесть куда. В этом я никогда не сомневалась. Безусловно, это всегда правильно, указать человеку его ошибки, если он их не замечает; но излишняя резкость слишком опасна».
В другом вопросе она была настойчива. Со времени того случая с леди Флорой Хастингс, судьба отвернулась от сэра Джеймса Кларка. Его некогда процветающая практика резко уменьшилась; никто больше к нему не обращался. Одна лишь королева хранила верность. Она покажет миру, сколь мало беспокоит ее общественное мнение. И она пожелала, чтобы Альберт взял «бедного Кларка» своим личным врачом. Он последовал этому совету, но время показало, что выбор был не слишком удачен.
День свадьбы был назначен, и пришла пора Альберту оторваться от семьи и сцен своего детства. С тяжелым сердцем прощался он с любимыми местами — лесами и долинами, где провел столько приятнейших часов, охотясь и собирая гербарии. В глубокой печали сидел он на прощальном банкете во дворце и слушал музыку, исполняемую государственным оркестром. Настал час прощанья. Улицы были полны народа. На короткие мгновения его взгляд порадовался бушующему морю родных немецких лиц, а слух — дружному рокоту гортанных голосов. Он остановился, чтобы сказать последнее прости своей бабушке. Это был трогательный момент. «Альберт! Альберт!» — воскликнула она, когда карета снова тронулась, и без чувств рухнула на руки сопровождающих ее слуг. В Кале его ожидал пароход, и в окружении отца и братьев он, подавленный, ступил на борт. Вскоре поводов для грусти стало еще больше. Плаванье оказалось крайне суровым; герцог быстро спустился вниз, а оба принца, по свидетельству очевидцев, лежали по обе стороны лестницы «в почти что беспомощном состоянии». В Дувре на пирсе собралась громадная толпа, и «принцу Альберту, продолжающему страдать до последнего момента, потребовались невероятные усилия, чтобы поклониться собравшимся». Чувство долга восторжествовало. Это было странное предзнаменование: настроение, с которым он ступил на английскую землю, сопутствовало всей его будущей жизни в Англии.