– Покажи мне его!
– Кого? – искренне удивился ученик.
– Перстень.
Сердце Кфира екнуло.
– Какой перстень? Я не знаю никакого перстня, – произнес он, рассматривая потрескавшиеся доски пола.
– Ты не умеешь врать, Кфир. Это плохо для лекаря и предсказателя. Если ты знаешь, что человек вот-вот умрет, говори, что он скоро поправится, да так, чтоб несчастный тебе поверил… Когда тебя привез тот, чье имя лучше не произносить всуе, на твоей руке был перстень. А потом ты его не надевал. И мне все стало ясно!
Юноша молчал.
– Так где он? Покажи!
Кфир все еще колебался.
– Ну же!
Парень расстегнул рубаху, достал из маленького мешочка перстень и протянул Мар-Самуилу.
– Нет, нет! – отшатнулся тот и спрятал руки за спину. – Я хочу лишь взглянуть, не больше…
Мар-Самуил приблизил свои подслеповатые глаза к ладони ученика, на которой покоился оскалившийся лев с черным камнем в пасти. Казалось, что лев и чернокнижник рассматривают друг друга, а может, и безмолвно переговариваются. На лице Учителя играли блики от невидимого огня, глаза закрылись, как будто он впал в транс. Через минуту он вздрогнул и пришел в себя. Затем медленно произнес:
– Так вот он какой! Довелось не только услышать о нем, но даже узреть… Как он у тебя оказался?
Этого вопроса Кфир боялся больше всего.
– Долгая история, – замялся он и надел перстень на палец. Теперь не надо скрывать то, что стало явным.
– Когда-нибудь потом расскажу… А как вы узнали о перстне? Что вам, учитель, о нем доводилось слышать?
– Долгая история, – усмехнулся старый чернокнижник. – Как-нибудь потом расскажу…
Они оба рассмеялись, и Мар-Самуил сказал:
– Пошли завтракать.
По крутой скрипучей лестнице они спустились вниз и вошли в небольшую трапезную. Двадцатипятилетняя Дебора и шестнадцатилетняя Зуса как раз расставляли посуду, и ячневая каша, политая сверху каким-то соусом, источала из большого глиняного горшка аппетитный аромат. Зуса бросила быстрый взгляд на Кфира и нарочито громко загремела посудой так, что служанка испуганно уставилась на свою молодую хозяйку. Она тоже была неравнодушна к симпатичному молодому юноше, но действовала более смело и напористо: подмигивала, прижималась всем телом в узком коридоре, а один раз даже схватила за то место, прикосновение к которому воспламеняет любого мужчину.
Но Кфир оставался равнодушным и к прямолинейным заигрываниям Деборы, и к горячим взглядам Зусы. Вместо ответного порыва, влечения или возбуждения он испытывал стыд и тоскливое ощущение мужской несостоятельности. Пусть горит в аду проклятый примипил[11] Авл Луций, который всю рабскую жизнь Кфира использовал его как женщину! И хотя эта скотина получила по заслугам, мужское существо юноши не восстановилось, как сломанный стебель молодого цветка не срастается после того, как сгинул тот, кто его сломал.