— Как всегда, фрау Швинт, две обычные, две меня и еще, как всегда, две бледные и две поджаристые!
До булочника моя благая весть дошла, и он удалился в пекарню, а я вернулся домой весьма озабоченный, после чего, все еще озабоченный, отправился на работу. Да, явно настало время раздобывать эту китайскую книжонку, ведь булочник, как известно, был чокнутый. Кто знает, к каким пантомимам был он готов, дабы недвусмысленно напомнить мне о романе «Цинь, Пин, Мей» и его волнующих сценах.
Если был человек, имевший основание считать булочками те сморщенные хлебные комки, которые магазины предлагают под товарным наименованием «булочки», и избегать порога булочника Швинта, так это был я. Но я, и я это с ужасом понял, оказался полностью во власти булочек булочника Швинта. Я был одержим страстью, о которой, возможно, свет еще не слышал, я был одержим болезненной страстью к булочкам.
А болезненная страсть есть болезненная страсть. Будь то пьянство, обжорство или ревность, почти безнадежно от нее избавиться. Стало быть, ты и предаешься ей. Стало быть, ты должен расплачиваться. Стало быть, господин Швинт должен получить свою книжицу «Цинь, Пин, Мей». Стало быть, я должен отправиться к кузену.
Я сразу же спросил кузена, не продаст ли он мне этот китайский бестселлер, а он, ни минуты не раздумывая, ответил:
— Ни за какие деньги!
Это, однако, ничего не значило, ведь не зря он довольно долго продавал старые машины. «Ни за какие деньги!» значило «За очень большие деньги!» или «Хоть и не за деньги, нет, не за деньги, но я готов выслушать предложения».
Правда, я не мог ничего предложить ему. Бухгалтер и в этом смысле должность с весьма ограниченными возможностями, ибо такой товар, как деньги, у нас встречается только в виде знаков, а захоти кто получить их в подлинном виде, пришлось бы ему вступить в весьма разветвленные связи. Но тут уже начинается уголовщина.
Во время сделок в самый решительный миг принято скорее молчать, чем болтать, а раз я ничего другого и не мог, то замолчал после восклицания кузена и, дабы использовать текущее время, стал размышлять: булочник, к примеру, думал я, выдал бы мне без единого слова вторую половину того серого хлеба, первую половину которого получила бедняжка фрау Людериц, будь я для него просто бухгалтером. Ни словом не обменялся бы он о вечерних радостях с каким-то бухгалтером, не говоря уже о дельце, в котором были замешаны свежие булочки и хоть старая, однако вполне свежая история.
Я как раз обмозговывал вопрос, не являемся ли нынче мы, бухгалтеры, истинными пролетариями, когда мой кузен воскликнул вторично: