В одиннадцать Генриетта вынесла детям в сад горячий шоколад с зерновым печеньем, и они с удовольствием перекусили прямо в дупле. Потом все вместе играли в пиратов; Генриетта ползала на четвереньках вокруг дерева, изображая грозного Капитана Крюка, нисколько не заботясь о том, что колени измазались в земле. Она просовывала голову в дупло и гулко завывала: «Ух! Ах! Ну, я вам покажу!» Из дупла торчал ее пышный зад, словно шляпка огромного гриба. В этой позе ее и нашли собаки Джереми Фицгерберта. Они восторженно обнюхивали выдающуюся часть тела «грозного пирата», пока Генриетта пыталась выбраться из дупла. Когда ей это наконец удалось, ее волосы растрепались, лицо раскраснелось, а синие глаза сверкали, как блестящие от росы васильки.
— Надеюсь, я вам не помешал? — Джереми широко улыбнулся при виде Генриетты.
— О Боже! Извините, — пролепетала та, выпрямляясь. — Я изображала пирата.
— Из вас получился превосходный пират, — подтвердил Джереми, с удовольствием оглядывая девушку с головы до ног.
Генриетта смущенно пригладила волосы.
— Думаю, я была больше похожа на Винни Пуха, застрявшего в кроличьей норе. Так что, боюсь, вы ошиблись. Как говорится, зашли не с того конца.
— Не с того конца? Мне так не кажется. С этого конца вид был великолепный.
— Мы с вами знакомы? — озадаченно спросила Генриетта.
— Ну конечно. Вы ведь Генриетта Мун, верно?
— Да. — Генриетта нахмурилась.
— А я Джереми Фицгерберт. У меня ферма по соседству.
— Ах, ну конечно, мы встречались. — Генриетта вдруг вспомнила, где видела раньше этого мужчину.
— Я бывал у вас в магазине. Вы продаете такие большие банки с витыми карамельками. Это мои любимые конфеты.
— И мои тоже, — воскликнула Генриетта, огорченная тем, что не вспомнила Джереми. — Мне особенно нравятся те, что с ирисом.
— Точно. Стоит мне начать, и я уже не могу остановиться.
— К сожалению, и у меня та же проблема.
— Похоже, карамельки идут вам на пользу. Вы великолепно выглядите.
Генриетта изумленно посмотрела на Джереми, не зная, что сказать. Она не привыкла к комплиментам и даже мысли не допускала, что Фицгерберт говорит всерьез. Воцарилось неловкое молчание: Генриетта никак не могла найти подходящих слов, а Джереми застыл, завороженный ее зеленовато-синими глазами. Ему хотелось сказать, что он никогда прежде не видел таких прекрасных глаз, но не решался.
— Бонжур, Джереми, — раздался звучный голос. Фицгерберт с Генриеттой обернулись. По тропинке к дереву шел Жан-Поль. При виде его улыбки у Генриетты перехватило дыхание, желудок ухнул куда-то вниз, как в детстве, на ярмарочной карусели. — Бонжур, мадам, — обратился к ней француз. Вежливо поклонившись, он взял ее руку и поднес к губам. Генриетта не знала, куда девать глаза. Она почувствовала, как от шеи вверх поднимается волна жара, а лицо покрывается красными пятнами. Раньше никто никогда не целовал ей руку. «Наверное, у французов это в порядке вещей», — подумала она, стараясь побороть смущение.