— Передайте Сергею Владимировичу, что Александр Васильевич извиняются, что они нездоровы и принять их не могут, — проговорил он, не во весь голос, но тем не менее настолько громко, что мадемуазель Лекаж как нельзя лучше расслышала эти слова.
Когда она обернулась, перед нею стоял сам Александр Васильевич, бледный, с дрожащими губами. И вот тут-то произошла между ними стычка.
— Я не желаю иметь шпионов в своем доме, — запальчиво сказал Воротынцев.
— Вы отказываете мне от должности? — спросила она.
Он ответил утвердительно и прошел к Марте, а та оказалась такой же неблагодарной и бессердечной, как и ее отец. Одним словом, вернуться к Воротынцевым мадемуазель Лекаж не хочет и, по правде сказать, она рада, что представилась возможность покинуть этот дом.
— В нем происходит что-то страшное и таинственное, — продолжала она, понижая голос, — я ни минуты не могла спокойно спать в последнее время. Каждую ночь грезились мне жандармы, обыски, пытки, Сибирь.
— Папенька, — сказала Полинька, подходя к отцу, — позвольте мне съездить к Марфе Александровне.
Капитан Ожогин одобрительно кивнул дочери, а когда она вышла из комнаты, крикнул ей вслед, чтобы она взяла с собой Филатку.
— Куда это хочет ехать мадемуазель Полина? — спросила француженка, озадаченная переговорами отца с дочерью и уходом этой последней.
Но от ответа на этот вопрос старик уклонился.
— Ничего, рассказывайте дальше, — сказал он и, позвав казачка, приказал набить ему другую трубку.
Вернувшись домой, Сергей Владимирович прошел в кабинет, написал письмо, и приказав немедленно отнести его Александру Васильевичу Воротынцеву, стал в ожидании ответа в глубокой задумчивости ходить взад и вперед по комнате. Два раза Людмила Николаевна, волновавшаяся не меньше мужа, подходила к маленькой двери, проделанной между шкафами, растворяла ее и затуманенными от слез глазами глядела на мужа. Он был так озабочен, что не замечал ее присутствия. У него не было потребности делиться с нею мыслями, и, тихо притворив за собою дверь, она с ноющим сердцем возвращалась к себе.
Посланный вернулся скорее, чем можно было ожидать. Не прошло и часа, как Сергей Владимирович держал в руке большой конверт, запечатанный гербовой печатью Воротынцевых, с надписью, начертанной твердым почерком.
Давно не видел Ратморцев этого знакомого и некогда дорогого ему почерка. Целых двадцать лет прошло с тех пор, как, живя в одном городе и часто встречаясь в обществе, он и Воротынцев притворялись вполне равнодушными друг к другу.
Притворство со стороны Ратморцева несомненно. Ни разу еще не обошлась такая встреча без того, чтобы у него сердце не сжалось тоской и чтобы он не всматривался украдкой с участием в лицо Александра Васильевича, подмечая перемены, происшедшие в нем от времени и тайных мук и забот.