«Делай, как хочешь. Мне все равно. Не принял тебя потому, что говорить нам друг с другом не о чем. Поздно. Твой брат Александр».
Долго сидел в тяжелом раздумье Сергей Владимирович, облокотившись над полученным письмом, и, когда наконец он поднял опущенную на руки голову, в глазах его стояли слезы.
Воротынцев был еще жив, но его уже оплакивали, как покойника, с тем чувством всепрощения и любви, с которым истинный христианин взирает на умершего врага.
Весь день Сергей Владимирович почти не виделся с семейством и избегал оставаться наедине с женой. За обедом он разговаривал с детьми и с мсье Вайяном; газету, которую он имел обыкновение просматривать, вставши из-за стола, за чашкой кофе в гостиной, он унес в кабинет, куда никто не позволил себе последовать за ним, а вечер провел частью в комитете, частью в клубе. Только поздно ночью, отправившись в спальню, приступил он к объяснениям по поводу воротынцевского дела.
О том, что Александр Васильевич не захотел принять ее мужа, Людмила Николаевна не могла не знать, — во всех углах дома толковали шепотом об этом происшествии. Свидетелями неудачного визита был и кучер, возивший его туда, и выездной Митька, относивший карточку барина.
— Очинно там переполошились, — рассказывал Митька собравшимся вокруг него лакеям и казачкам в буфетной.
— Еще бы не переполошиться, — заметил Захар Иванович. — На словах ты, чай, о барине-то нашем доложил?
— Как вы приказывали, на словах. «Его превосходительство Сергей Владимирович Ратморцев желают, — говорю, — господина Воротынцева видеть». Ну, тут и поднялась кутерьма. За камардином побежали. А тут старушка такая древняя из колидора выползла и тоже на меня уставилась.
— В чепце? Сухопарая?
— Нет, платком повязана.
— Ну, это — Марина Саввишна, ихней барыни, Марьи Леонтьевны, старшая горничная, — решил старик.
— И что же Михайло-то, камардин?
— Испугался и он тоже. Как отлепортовал я ему про барина, в лице ажио изменился, глаза выпучил, губы побелели. Протянул руку за карточкой, а рука дрожит.
— Ишь ты! Понял, значит, что барин наш попусту беспокоить себя не стал бы к ним ездить, — процедил сквозь зубы Захар. — Этому Михайле все известно, — обратился он к буфетчику, человеку средних лет, с благообразной, внушительной физиономией, из крепостных родителя барыни. — Он при Александре Васильевиче с самой младости состоит. Его в камардины еще покойный Алексей Потапыч определил. А супруга его Маланья из Воротыновки, и нам весь ейный род отлично даже известен.
— Захар Иванович, я и забыл совсем, ведь я сегодня видел эту самую Маланью Тимофеевну! — воскликнул Митька. — Бегу этта я с ответом-то по двору и вижу, с заднего крыльца эта самая Маланья слезает, а с нею муж ейный. Я ее сейчас же признал.